Джек Вэнс - Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

Губы Саджарано скривились в презрительной усмешке. Он небрежно отодвинул тонкие костяные пластинки: «Пойдемте».

Они спустились в кабинет Саджарано, где владелец дворца остановился — так, будто его поразила какая-то мысль. Этцвейн опасался очередной безумной выходки и демонстративно, с угрозой опустил руку в карман. Саджарано едва заметно повел плечами — каково бы ни было его намерение, он, по-видимому, от него отказался. Эстет извлек из шкафа пачку платежных чеков. Этцвейн осторожно приблизился, не снимая палец с желтой кнопки. Но Саджарано не думал сопротивляться. Он поспешно пробормотал, будто боялся, что его услышат: «Вы проводите смелую политику, я не могу... Возможно, вы правы; возможно, я слишком долго прятал голову в песок... Иногда мне кажется... что я живу в кошмарном сне».

Эстет монотонно разъяснил Этцвейну, как заполняются и предъявляются чеки.

«Между нами не должно быть недоразумений, — сказал ему Этцвейн. — Вам запрещается покидать дворец, пользоваться радио, посылать слуг с поручениями, принимать друзей и гостей. Мы не причиним вам никакого ущерба, если вы не сделаете ничего, вызывающего подозрения».

Фролитц уже прибыл с труппой во дворец. Этцвейн позвал его, представил ему Саджарано. Фролитц поклонился — иронически, но достаточно дружелюбно: «Мне предстоит выполнять непривычные обязанности. Надеюсь, мы сможем обойтись без излишних волнений и беспокойств».

«Я ничего так не хочу, как избавиться, наконец, от волнений и беспокойств, — с горечью ответил Саджарано и повернулся к Этцвейну. — Я больше не нужен? Или у вас есть еще какие-нибудь вопросы?»

«В данный момент вопросов нет».

Саджарано вернулся в жемчужно-стеклянную башню. Фролитц хитро покосился на Этцвейна: «Возникает впечатление, что содержание эстета в заключении — не самая важная из твоих обязанностей».

«Впечатление вас не обманывает, — признал Этцвейн. — Чтобы удовлетворить ваше любопытство...»

«Ничего не говори, ничего! — закричал Фролитц. — Чем меньше я знаю, тем меньше претензий ко мне можно предъявить!»

«Как вам угодно, — Этцвейн показал старому музыканту дверь, ведущую на винтовую лестницу радиостанции. — Сюда Саджарано нельзя пускать ни в коем случае! Не забудьте!»

«Смелое запрещение, — заметил Фролитц, — учитывая тот факт, что он — владелец дворца».

«Тем не менее, сюда ему заходить нельзя. Кто-то должен постоянно оставаться в кабинете и сторожить вход на лестницу — днем и ночью».

«Неудобно. Репетировать нужно в полном составе — ты же знаешь».

«Репетируйте здесь, в кабинете». Этцвейн нажал кнопку вызова. Явился Аганте.

«Нам придется на какое-то время нарушить привычный распорядок жизни во дворце, — сказал дворецкому Этцвейн. — Честно говоря, Аноме приказал содержать Саджарано под домашним арестом. Маэстро Фролитцу и его труппе поручено проследить за выполнением приказа. Они рассчитывают на ваше безусловное содействие».

Аганте поклонился: «Я на службе у его превосходительства Саджарано Сершана. Он изъявил желание, чтобы я выполнял ваши указания. Следовательно, я к вашим услугам».

«Превосходно. Мое первое указание таково: каковы бы ни были поручения Саджарано, вам запрещается делать что-либо препятствующее осуществлению наших официальных полномочий. Это понятно?»

«Понятно, ваше превосходительство».

«Если Саджарано отдаст приказ, противоречащий условиям его домашнего ареста, вы обязаны сообщить об этом мне или маэстро Фролитцу и ожидать наших инструкций. Последствия неповиновения очень серьезны. Сегодня у вас была возможность наблюдать эти последствия в утренней гостиной».

«Ваше превосходительство не могли выразиться яснее». Аганте удалился.

Этцвейн обратился к Фролитцу: «Маэстро, с этой минуты вам предстоит контролировать ситуацию. Будьте бдительны! Саджарано — находчивый и отчаянный человек».

«В находчивости ему меня не перещеголять! — провозгласил Фролитц. — Когда мы в последний раз играли «Керитери меланхине», Лурнус всех подвел позорнейшим образом, но я сразу смодулировал в тональность седьмой ступени, и никто ничего не заметил — помнишь? Это ли не находчивость? А кто запер балладиста Барндарта в нужнике, когда он не хотел уступать нам сцену? Находчивость — мое форте!»

«Вы меня убедили — я спокоен», — отозвался Этцвейн.

Фролитц ушел разъяснять оркестрантам новые обязанности. Этцвейн сел за стол в кабинете Саджарано и выписал подлежавший оплате по предъявлении чек на двадцать тысяч флоринов — по его приблизительным расчетам, этой суммы должно было хватить на все обычные и непредвиденные расходы в ближайшем будущем.

В Банке Шанта Этцвейну отсчитали, без вопросов и формальностей, двадцать тысяч флоринов — до вчерашнего дня он даже не надеялся когда-нибудь держать в руках столько денег!

Назначение денег — в том, чтобы ими пользоваться. В ближайшей галантерейной лавке Этцвейн выбрал костюм, по его представлению соответствовавший роли исполнительного директора — дорогой пиджак из красновато-лилового и зеленого велюра, темно-зеленые брюки, черный вельветовый плащ с бледно-зеленой подкладкой, добротные кожаные ботинки. В массивном зеркале галантерейщика красовался блестящий молодой аристократ. Где был Гастель Этцвейн, не тративший ни флорина без крайней необходимости?

Управление Эстетической Корпорации располагалось в историческом здании бывшей Палаты правосудия — громадном сооружении из пурпурного, зеленого и синего стекла в глубине мощеного двора, выходившего на площадь Корпорации. Нижние два этажа относились еще к Среднему периоду династии Пандамонов. Строительство верхних четырех ярусов, шести башен и одиннадцати куполов завершилось за десять лет до начала Четвертой Паласедрийской войны — каким-то чудом, однако, здание уцелело при ожесточенной бомбардировке пневмофугасами.

Этцвейн поднялся на второй этаж Палаты правосудия, где находилась Дискриминатура — ведомство главного дискриминатора Гарвия, Ауна Шарраха. «Будьте добры, сообщите о моем визите, — обратился он к служащему в приемной. — Меня зовут Гастель Этцвейн».

К нему вышел сам Аун Шаррах — человек породистой внешности с тонким горбатым носом, большим, будто начинавшим улыбаться ртом и коротко подстриженными густыми волосами, равномерно припорошенными сединой. На нем была самая неприхотливая темно-серая туника, украшенная лишь парой тонких полосок серебряного дерева на плечах: подчеркнуто скромный наряд. Этцвейн подумал, что рядом с Шаррахом он должен был казаться безвкусно расфуфыренным провинциалом.

Главный дискриминатор смотрел на Этцвейна с ненавязчивым любопытством: «Заходите ко мне, прошу вас».