Далия Трускиновская - Ксения

Теперь по Петербургу новое поветрие ходит - в одночасье может человека скрутить. И на Елисейские поля!

АНЕТА. Спаси и сохрани!

Она меленько перекрестилась.

ПЕТРОВ. Да будет вам меня хоронить! Коли его сиятельство меня до дому довезти изволит - брусничной водой отопьюсь.

АНЕТА. Брусничная вода и поближе найдется.

И вновь обе танцорки, укрывшись за веерами, стали перешептываться. Одновременно и граф сделал мановение руки, повелевающее полковнику Петрову приблизиться к нему на расстояние шепота.

ГРАФ. Дурак будешь, коли упустишь...

ПЕТРОВ. О чем вы, ваше сиятельство?

ГРАФ. Анетку упустишь. А она за тобой так и машет...

ПЕТРОВ. Да Бог с ней, на что мне?..

ГРАФ. Доподлинно дурак.

ЛИЗЕТА. Коли Андрею Федоровичу нездоровится, так ему бы на заднее сиденье лучше пересесть, на переднем и точно голова как не своя. А я бы к вашему сиятельству села. Пусти-ка, друг Анета! А ты, монкьор, сюда пропихивайся!

ГРАФ. Ручку позволь, сударыня!

Лизета, не удержавшись, упала прямо ему на колени.

ГРАФ. Вот для чего все это затевалось!

И стал шептать на ухо Лизете такое, что она расхохоталась.

ЛИЗЕТА. Куда как ты славен, монкьор! Да ты уморил меня!

Теперь Лизета принялась нашептывать графу на ухо.

АНЕТА. А что ты, сударь, к концерту готовишь? Сказывали - Сумароков новую песню сочинил да тебе и отдал. А ты ни с кем и не поделишься!

ПЕТРОВ. Да что делиться - для мужского голоса.

ГРАФ. Драгунская, что ли?

И он запевает, дирижируя сжатым кулаком, но фальшивя немилосердно:

Прости, моя любезная, мой свет, прости,

Мне велено назавтрее в поход идти!

Полковник Петров в комическом ужасе схватился за уши, а Лизета, очевидно, любившая хорошее пение, замахала на исполнителя сложенным веером, дорогим, французским, из слоновой кости и шелка, с блестками и кисточкой.

ПЕТРОВ. Ну уж нет! Сначала, сначала, а вы подхватывайте!

И он запел, тоже дирижируя, и после первых двух строк к нему присоединилась Лизета:

Прости, моя любезная, мой свет, прости,

Мне велено назавтрее в поход идти!

Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,

Ин ты хотя в последний раз побудь со мной!

Пока полковник Петров говорил - Анета еще держала себя в руках, стоило запеть лихую песню - так и рванулась к певцу.

Присоединился и граф, негромко, зато очень старательно.

Когда умру, умру я там с ружьем в руках,

Разя и защищаяся, не знав, что страх.

Услышишь ты, что я не робок в поле был,

Дрался с такой горячностью, с какой любил!

Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?

Не плачь о мне, прекрасная...

Тут полковнику Петрову опять сделалось нехорошо, он махнул рукой, как бы прося прекратить песню, и сам замолчал.

ГРАФ. ... не лей ты слез! ..

АНЕТА. Да что с тобой, монкьор?

ПЕТРОВ. В жар кинуло. Второй уж день так - то в жар, то в холод.

ЛИЗЕТА. И точно, что ты брусничной воды перепил! Небось, велел ледяную подавать? Радуйся еще, что с голоса не спал!

ГРАФ. Вот завезем домой душеньку Анету - и тебя на твой Васильевский остров.

ПЕТРОВ. Неловко, право! Где Галерная и где моя убогая хижинка? Я извозчика возьму!

ЛИЗЕТА. Как ты забавен! Ты уморить меня решился, право! Бесподобный болванчик! Не его сиятельство же тебя везет, сударь, а лошади!

АНЕТА. Брось, радость моя, стыдиться, это ничуть не славно. От таких рассуждений у меня делается теснота в голове... Ах, велите остановить!

ЛИЗЕТА. И точно, ты уже дома. До чего же тесно мы сели, тебе и не пройти. Придется тебе, монкьор, выйти из кареты и помочь Анете спуститься.

Граф, извернувшись, постучал в переднюю стенку.

ГРАФ. Стой, Петрушка! Стой!

Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она. манерничая, сошла со ступеньки.

ГРАФ. Петрушка, гони! Гони, сукин сын!

И тут же раздался звонкий хохот Лизеты.

ПЕТРОВ. Ваше сиятельство! ..

Но кареты уже не было. Был каменный подъезд доходного дома.

Негромко засмеялась и Анета.

АНЕТА. Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем. Да идем же, не кобенься, сударь мой, прохожие смотрят! Скорее, скорее!

ПЕТРОВ. Коли это шутка, так я обязан сказать...

АНЕТА. Тише, тише! Соседи услышат! Вот сюда!

И за руку втащила его в подъезд.

Сцена третья

Анета ввела растерявшегося полковника Петрова в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру. Это было крошечное, тесное женское царство, премило убранное, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством.

Навстречу выскочила горничная Дуня.

АНЕТА. Закрой, закрой скорее! Там Ротманша по лестнице спускается! У-у, кляча мизерабельная!

Дуня, закрыв дверь, повернулась к гостю, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, - и отступать стало некуда, полковник Петров не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете. Он только рукой махнул.

АНЕТА. Вот тут я живу, сударь мой, Андрей Федорович. Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.

ПЕТРОВ. Но зачем же так-то?

АНЕТА. А так, захотелось! Тебя ведь в гости не зазвать, ты со своей Петербургской стороны носу не кажешь, разве что на службу да в концерты. А ведь и я оттуда родом. Ты Аксинью свою про Анютку, пономаря Савелия дочку, спроси - вспомнит! Мы с ней вместе по ягоду в лес ходили. Я ее года на два моложе, она из девчонок самая старшая тогда была.

ПЕТРОВ. Аксюша мне про то не сказывала.

АНЕТА. А я для них, для наших, - пропащая душа. Батюшка меня один растил, матери я и не помню. Он все при своей Матвеевской церкви, я целыми днями на улице. Как мне тринадцать исполнилось - забеспокоился, не пошла бы без присмотра по дурной дорожке. И удалось ему устроить меня в школу господина Ландэ, что на Миллионной улице. Там меня и выучили танцам и пению. А они, у себя на Петербургской стороне, тут же меня в гулящие девки и определили. Будто бы нельзя на театре играть и себя блюсти!

Сев на кушетку, Анета так расправила юбку, что заняла все место. А полковнику Петрову указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.

ПЕТРОВ. Анета, голубушка, нельзя ли брусничной воды?

АНЕТА. Я велю Дуне оршаду подать. А что? Уж так неможется?

ПЕТРОВ. Нет, просто пить охота.

АНЕТА. Да ты в лице переменился, батюшка мой! Дуня! Дуня!

Дуня, надо полагать, подслушивала у двери и тут же появилась.

ДУНЯ. Что, барыня?

АНЕТА. Дуня, помнишь - тебя лихорадило? Я тебе травки заваривала? У тебя не осталось?

ДУНЯ. А погляжу!

Она выскочила.

ПЕТРОВ. Что там граф толковал про поветрие? Поветрие же где-то подхватить надобро, а я все во дворце или дома, во дворце или дома...

АНЕТА. Дуня, Дуня, воды вскипяти!

ПЕТРОВ. Как у тебя жарко, голубушка Анета, мне лицо словно огнем опалило...