Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу

Сергей Булыга

Шпоры на босу ногу

Как-то заглянул ко мне сосед мой, отставной майор Иван Петрович Скрига, и говорит: "Сергей Кириллыч, голубчик, помоги!" Оказалось, что пожелал Иван Петрович записать одну слышанную им историю, да вот никак не получается. Тогда, прослышав про мои юношеские опыты в поэзии и знакомство с г. Марлинским, решил он обратиться ко мне. И надо вам сказать, что соседи посещают меня редко, а уж с подобной просьбой, связанной с писанием бумаг - увольте! Дело в том, что ваш покорный слуга оказался причастным к известным событиям первых дней царствования и поныне еще здравствующего императора, и был отправлен из гвардии поначалу в туркестанские линейные батальоны, а затем на Кавказ. Итак, сосед приехал ко мне, и я выслушал его рассказ. Что ж! Иван Петрович весьма уважаемый мною человек, Георгиевский кавалер, да и время, о коем он хотел поведать - славный Двенадцатый год,- дорого сердцу каждого истинного сына Отечества. И я согласился помочь. Иван Петрович рассказывал, я записывал. Затем, по окончании труда, сосед мой увез рукопись к себе в имение, две недели не казался, а потом приехал, положил бумаги на стол и сказал: "Прочел, весьма благодарен вам за труд, Сергей Кириллыч. И копию сняли-с... Только не обессудьте, вы же сами прекрасно знаете об отношении к вам со стороны начальства. Для вашего же блага позволил я себе некоторые примечания. Думаю, рукопись от этого не сильно пострадала",- и, смутившись, он поспешно откланялся и вышел. Оставшись один, я перечитал бумаги и решил оставить повествование в том виде, в коем вернул мне его мой сосед: с предисловием и послесловием, примечаниями и разбивкой текста на главы. Кстати сказать, сосед мой являет собой весьма распространенный тип: помещик средней руки, в прошлом офицер, повидавший свет и беспокойные окраины Империи, строгий муж и добрый малый; он бесконечно предан государю и в то же время не чурается и нас, "заблудших по простоте своей",- а именно так он любит выражаться. Итак, я перечитал повесть и отложил ее до лучших времен; появляться в столицах мне запрещено, придется ждать оказии, дабы ознакомить с рукописью моих - увы, уже немногочисленных - московских и петербургских друзей. Но если учесть, что гости у меня случаются редко, то кто знает, сколько еще придется ждать. А теперь, любезный читатель, пора нам и обратиться к повести, предваряемой предисловием самого Ивана Петровича. Предуведомление (писано Иваном Скригой) Вот ведь как порой бывает: выслушаешь историю, да только головой покачаешь - лихо! А рассказчик и глазом не моргнет, знай себе божится, что все именно так оно и было. Будто я ничего кругом не понимаю, будто вчера только на этот свет появился. Ну а что ты с гостем делать будешь? Опять же покачаешь головой и поддакнешь глубокомысленно - все так, так. А уедет гость, так ты все ходишь взад-вперед и серчаешь: вот прохвост! Вот шельмец! И осмелится же выдумать такое! Но только оглянуться не успеешь, как сам в такую историю попадешь, что куда там рассказывать?! - вспоминать и то неловко; самому себе не веришь. Вот тут-то и вспомнишь гостя и небылицы его. И ловишь себя на том, что верить ему начинаешь! А веду я все это к тому, что в бытность мою баталионным командиром в Бобруйской крепости слыхивал я от вдовой соседки нашей, Настасьи Петровны, весьма любопытную историю. В те годы я, конечно же, мало чему поверил. И только сейчас, на склоне лет, начинаю понимать, что правды в той истории куда как больше, нежели вымысла. Я бы, конечно, мог и большее утверждать, будто все там истинно, как на духу. Но только слишком уж хорошо знавал я Настасью Петровну, а потому последнего утверждать не посмею. Однако повесть, ею рассказанную, считаю своим долгом на бумаге запечатлеть. И если не сам, так стараниями моего любезного соседа, Сергея Кириллыча Коржавского. И пусть читатель прочтет сии записки и сам рассудит, что здесь правда, а что и вызывает сомнения. Я же, в свою очередь, постараюсь излагать события беспристрастно и ничего не утаивать. Мало того, насколько мне позволит память, я постараюсь в точности передать рассказ Настасьи Петровны. А надо вам сказать, что вдова была весьма легка на язык. Какие истории она разыгрывала в лицах!.. Однако пора и за дело! И да поверит мне читатель, что пером Сергей Кириллыча двигало единственное желание поведать о событиях достославной памяти Двенадцатого года. Признаюсь, мы оба - я и мой любезный сосед - мы оба по младости лет в той победоносной кампании не участвовали, а посему пусть не будет к нам строг досужий читатель, коий обнаружит в повести некоторое несоответствие с Историею. Был и остаюсь вашим покорным слугою,

Георгиевский кавалер, майор в отставке Иван Скрига 2-й.

Артикул первый

Двунадесять язык

10/22 июня неприятель перешел Неман, и началась, как они говорили, вторая польская война. Жара стояла такая, что ветераны утешали новобранцев только тем, что в Египте было еще несносней. Да и здесь, к тому же, отменные, невиданные доселе дороги: прямые, ровные, обсаженные двумя, а то и четырьмя рядами берез. И хлебосольная шляхта, и молчаливый, привыкший к повиновению народ. Великая Армия растекалась по стране, не давала русским объединиться и била их по частям. Азиаты бежали, Европа рукоплескала победителям. Победоносная кампания близилась к концу. Оставалось наголову разгромить противника в генеральном сражении, продиктовать условия мира и расположить армию на зимние квартиры. Но время шло, пылились дороги, и уже начинало казаться, что здешним просторам не будет конца. Новобранцы вздыхали и ждали, когда же наконец дойдет до настоящего дела, когда же русские устанут отступать, и все гадали - а далеко ли Индия? Но Индии не было, Было сражение. Ветераны ухмылялись в усы, наблюдая за тем, как новобранцы рвутся в бой, под ядра. Однако ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия не смогли решить исход дела, и тогда на помощь Мюрату подошел вице-король Евгений. Русские едва было не потеряли всю свою артиллерию, но положение спас Черниговский, впоследствии печально известный полк. И тем не менее французы ликовали. А русские ночью на военном совете решили сдать город без боя. Но дабы армия смогла беспрепятственно отойти, графу Палену приказано было задержать неприятеля. Пален, имея при себе несколько баталионов пехоты и казаков, держался два дня. И две ночи горели над рекой многочисленные огни, убеждавшие Наполеона в том, что русская армия стоит на месте и готовится к решающей битве. Но когда на третий день противник, собрав все свои силы, двинулся на город, оказалось, что русская армия бесследно исчезла, и только лейб-казаки разрушают мосты. А потом и они ушли.