Венсан Равалек - Ностальгия по черной магии

Солнце исчезло навсегда, и гаргульи на соборе Нотр-Дам ожили, зашевелились, зашептали, забормотали возбужденно, – по-моему, хорошо бы сейчас зонтик, или шляпу, или хоть что-нибудь – прикрыться от ливня, плащ или анорак, лучше анорак, они теперь их делают с подстежкой, сверху непромокаемый, а внутри подстежка, даже вроде бы где-то была распродажа. Гаргульи моргали в сумерках выпученными известняковыми глазами. Недавно церковные власти решили устроить в соборе капитальный ремонт, но едва сняли леса, как стены опять стали черные; одни, ухватившись за это, принялись ругать загрязнение воздуха и машины, да, все эти машины и заводские трубы еще дадут нам прикурить, а другие проклинали архиепископа, говорили, будто во всем виноват он и это явный знак, что религия с треском провалилась; одна вечерняя газета даже вышла с заголовком «ПРОКЛЯТИЕ БОГОМАТЕРИ», намекая, что за всем этим наверняка стоит сам Дьявол либо, во всяком случае, нечистая сила.

С тех пор дождь шел уже тридцать дней и тридцать три ночи, и Марианна только что сказала мне, что беременна.

Все началось с жуткой жары, уже весной стояла невероятная сушь, ну так ведь если летом жарко, это еще не самое худшее; когда же люди поняли, что на дворе октябрь, а они по-прежнему купаются в фонтанах, ходят полуголые и радуются каникулам, которые, похоже, не желают кончаться, недовольных было что-то не видно.

Ровно после этого небо потемнело и пошел дождь – 1 ноября, в День всех святых.

На западе собрались облака, горизонт подернулся белесой дымкой, а потом упали первые капли, их встречали восторженными криками, весь город высыпал на улицы и танцевал, празднуя возвращение воды и окончание засухи. С тех пор дождь лил не переставая.

– Ты уходишь? – спросила Марианна. – Ты видел, в метро опять нашли змей?

С какого-то момента мысль о ребенке витала в воздухе. Я не особенно возражал, надеясь, что со временем вопрос как-нибудь рассосется (честное слово, чтобы предлагать такие вещи, надо вообще не понимать, что кругом творится, закинуть ребенка в этот бардак!), но, к несчастью, он в конце концов приобрел вполне конкретные очертания.

– Наверняка они сбежали из зоомагазина с набережной Межиссри, – объяснил я ласково, – тут все-таки не джунгли, знаешь ли, тут Париж.

Я собрал свой чемоданчик, маленький чемоданчик, с которым хожу на работу, сказал Марианне, чтобы не волновалась, и вышел из дому, не дав ей времени завести разговор о фараоне и о жезлах, сделавшихся змеями. [1] И бросил Аарон жезл свой пред фараоном и пред рабами его, и он сделался змеем. И призвал фараон мудрецов (Египетских) и чародеев; и эти волхвы Египетские сделали то же своими чарами. Каждый из них бросил свой жезл, и они сделались змеями; но жезл Ааронов поглотил их жезлы» (Исх. 7:10–12). (Здесь и далее прим. перев.) Из-за истории с младенцем вся совокупность данных представала в новом свете, серьезном и важном, и мне это не очень нравилось.

Консьерж в компании жильцов смотрел, как идет дождь, когда я проходил мимо, он сказал: все никак не кончится, и я ответил: да, в самом деле.

Недавно я нарисовал маленькую карманную церковь, очень хорошенькую, всю в дымке ладана и органной музыки, что делает пространство как бы и весомым, и бесплотным, миниатюрную такую церковь, с ней можно было бы играть в куклы.

В небе я пририсовал средневековые дельтапланы, чем-то напоминающие зловещих птиц.

– Ты поздно вернешься? – крикнула из окна Марианна. – Осторожнее, береги себя!

Положение наше было не то чтобы шаткое, но нестабильное, мы изворачивались как могли. Марианна легально работала по вызову, по вечерам, три раза в неделю, есть такие типы, хотят, чтобы их связывали и били хлыстом, она говорит, обычно им ничего больше не нужно, то есть не совсем шлюха, просто несколько ударов плеткой да пара наручников. В остальное время она бродила по квартире, занималась какими-то таинственными приготовлениями или покуривала сигарету, больше всего это походило на танец, балет, она делала для него странные костюмы, а главными действующими лицами были Двуликий Шут, грязная Старая Дама или Король Корморан.

Сам же я носился с мыслью стать большим художником и грабил стариков. Бедных стариков, они попадались мне в музеях, на экскурсиях, в общественных скверах, я морочил им голову, говорил, что я провинциал, приехал в Париж по объявлению, торговать овощами и фруктами, а в результате бессовестные жулики обобрали меня до нитки.

Старики обычно скучают и готовы проглотить любую чепуху.

Улица напоминала разоренный пейзаж в исполнении какого-нибудь современного художника; с понедельника везде появились разноцветные навесы для машин: розовые, цвета зеленого яблока, лиловые, прозрачные, они придавали окружающему особенный тон – потуги на фантазию посреди стихийного бедствия; не особо красивая, полузатопленная парижская улица, дождливый день, быть может, начало нового конца света – и разбросанные там и тут пестрые концептуальные чехлы. Я сел в машину, мотор, по счастью, еще не совсем отсырел, и взял курс на западную часть Парижа; сегодня я намеревался увести тяжеленькую кубышку у нескольких дедушек и бабушек, моих недавних знакомцев. Так ли уж мы сильно хороши, чтобы принять в этом мире новое существо, новую, готовую распуститься жизнь? В этом я не был уверен.

Честно говоря, я мог бы попробовать продавать свои картины или устроиться куда-нибудь иллюстратором, но постоянно общаться с себе подобными мне почему-то было противно, и, если не было особой нужды, я старался держаться от них подальше; и потом, мне казалось, что любая попытка продаться безнадежно запятнала бы мое вдохновение. Я всегда помнил о чарах наскальной живописи, тысячелетиями ждавшей своего часа в непроглядной темноте пещер и тем не менее несравненной по силе и энергии.

Живопись была для меня едва ли не магическим действом, почти колдовством, абсолютно не совместимым с любой формой коммерции.

На данный момент меня мало волновало, что все кругом рушится, у меня были свои дела, мои старики, мои полотна, мой увлекательный замысел – до конца передать на холсте тайну соборов и эзотерическое толкование Великого Делания. [2] То есть получения философского камня, главной цели алхимии.