Александр Карпенко - Гребцы галеры

Сажусь в свой угол — за дальний столик у окна, спиной к стене. Я и вообще-то люблю, когда за спиной что-нибудь есть. Профессиональный рефлекс, уже почти безусловный, такой же, как необходимость отсутствия острых предметов в пределах досягаемости клиентуры. А это место, что я сейчас занял, — издавна мое любимое. Оно стало таким еще там, далеко. Сперва просто уютным казалось, а потом…

Ну, это уже личное. Что проку рассказывать о том, что закончилось, так толком и не начавшись? Не настолько я мазохист, чтобы постоянно сдирать корки со старых царапин.

А ведь сладко было… Сладко и горько, радостно и больно разом. И стихи писал, и встречал, и ежиков дарил. Маленьких таких ежиков, стеклянных… Вот цветов почему-то не подарил ни разу. Теперь уж и не подарю…

Ну вот, а говорил — не мазохист… Э-э, и чай уже мало что не льдом подернулся! Тебе, Шура, свободное время иметь противопоказано. Вздрогнул от боли ожога. Дотлевшая до фильтра сигарета — откуда она у меня взялась между пальцев? Убей, не помню, чтобы закуривал.

По-ночному негромко позвали на вызов четыреста тридцать седьмую линейную бригаду. Когда я прибыл на станцию «Скорой помощи», счет заканчивался в середине четвертой сотни. Непрерывно изменяющийся мир, словно ненасытный Молох, заглатывает все новых и новых людей, всасывая их, не подозревающих об уготованной судьбе, выдирая оттуда, где они привыкли с рождения жить, работать, любить. Оттуда, где и окончить свою жизнь собирались, да не сложилось…

По традиции, номера погибших вновь прибывшим не присваиваются. Сколько народу переместилось за этот срок под серый бетон кладбищенских плит, а сколько просто позволило набрать штатное расписание?

Вот и меня зовут. Неспешно поднимаюсь, застегиваю халат, ставлю кружку с так и недопитым чаем на шкаф. Пригодится кому-нибудь, что добро выливать. Безо всякой охоты плетусь в диспетчерскую.

Сонная Руфь — самая молодая из наших диспетчеров, но, как и все остальные, худобой не страдающая — сфокусировала на мне мутный взгляд и объявила:

— А поднимай-ка ты, Шура, водителя. Хорош ночевать. Выезжайте из сектора помаленьку, вам врачи тьму народа наловили.

Я занят здесь тем же, чем и дома. Работы хватает. За свои пятнадцать лет психиатрического стажа я успел твердо убедиться в том, что верней, чем у меня, хлеб только у гробовщика. Пройдя стажировку на врачебной бригаде и — не скажу «привыкнув» — притерпевшись к специфическим местным странностям, я вновь обрел привычный статус старшего начальника машины психперевозки.

Из «младших», кстати, в моем подчинении есть только водитель. Должен бы, в теории, быть еще второй фельдшер или хотя бы санитар, а на практике я командую по преимуществу самим собой.

Я привык, впрочем, к этому уже давно и еще не здесь. Имел я там, дома, какое-то время санитара. Лучше б его не было! Пользу от присутствия этого крупногабаритного молодца у меня в машине значительно перевешивали нахлобучки, получаемые от начальства за его систематическое пьянство.

Сей достойный муж за сутки, не напрягаясь, выкушивал литровую бутыль девяностошестиградусного спирта. Эстет был, кстати. Из горла впопыхах не глотал — стелил на капоте салфеточку, закусочку красиво раскладывал, раздвижной стаканчик ставил. Воду в спирт лить брезговал, полагая, что от разведения продукт портится. Днем, покуда перевозок было навалом, еще проявлял сознательность — отхлебывал понемногу. Через полчаса же после выполнения плановой работы для подъема его с топчана требовался уже башенный кран, так что вечером и ночью я трудился один.

При всем замечательном характере моего помощника, умении обращаться с душевнобольными (а это дорогого стоит) и неплохих, несмотря на отсутствие образования, лечебных навыках, я все-таки позволил себе вздохнуть с облегчением, когда терпение администрации лопнуло и его уволили. За себя бы, дай бог, ответить, а тут все время таскают на ковер за чужие грехи.

Смысл моей работы таков: из-за огромных расстояний, которые приходится покрывать бригадам, доставляя клиентов в единственную в этом мире психиатрическую лечебницу, впустую расходуется рабочее время психиатров (два десятка бригад на несколько миллионов населения — ничтожно мало) и ресурсы автотранспорта (запчастей здесь, естественно, нет, ремонт — сплошная головная боль). Поэтому тех больных, которые не представляют выраженной опасности для себя или окружающих, но тем не менее требуют лечения, временно оставляют дома, вручая соседям или родственникам направление на госпитализацию.

Я собираю клиентов в машину, покуда она не заполнится, пытаясь выстроить маршрут от одного к другому по возможности рационально, с минимальным пробегом и максимальным приближением к конечному пункту.

По заполнении транспорта, вываливаю их в приемном покое родимого заведения и отправляюсь за следующей партией. И так — до бесконечности. Конвейер.

Бетонные шестигранники сырые, заплесневевшие и скользкие. Гать уложена через болото как попало — вкривь и вкось. Опираюсь, стирая с пыльного железа грязь халатом, о борт старенького вездехода с крестами на боковинах кузова.

Здешние болота — странное место. Не увидишь на них светлых ковриков ряски, не заметить торчащих поплавочками из воды хвостиков рыбачащих уток. Здесь не бродят, выискивая в прибрежном песке съедобную мелочь, смешные кулички и не виснут в поднебесье вальдшнепы. Днем болота кажутся просто топкой равниной, покрытой жухлой травой, где местами взблескивают лужицы, окаймленные желтой бритвенно-острой осокой. Зато по ночам здесь кипит жизнь. Чужая, незнакомая.

Ухают невидимые птицы. Чавкают в тине гигантскими перепончатыми лапами пугающего вида ящерообразные монстры: динозавры не динозавры, драконы не драконы. Ужас — зубастый и чешуйчатый. Шипят из-под кочек двух- и трехглавые змеи. Перепархивают с одного призрачного ночного цветка, источающего дурманящий аромат, на другой умопомрачительной красоты бабочки с крыльями размером с ладонь. Но не дай бог, залетит этакая красота в окно — за пару минут крови высосет достаточно, чтобы ты потерял сознание.

В десятке шагов передо мной заканчивается сектор. Полное впечатление, что отрезали по прямой линии два куска от разной местности — болота и густого дремучего леса, — механически совместив их на плоскости. Наша машина — на болотной стороне.

Мы сбились с дороги, неверно поняв объяснения местного жителя. Долгий путь по открытой жалящему солнцу насыпи истомил. Блеснула впереди вода — как же велика была наша радость! Ты уже на ходу начинала расстегивать блузку, предвкушая купание.

Увы, то оказалась не река и даже не озеро. Мы вышли к бесконечным, куда ни глянь, болотам. Нет больше сил искать другое место по нестерпимой жаре, и, обнаружив поросший причудливо извитым кустарником островок, валимся, срывая одежду, на кинутое в топкую зелень покрывало — остывать в тени.