Алексей Ерошин - Попкорн

Протяжное завывание первой мины он услышал, привалившись к паровозу. Неподалеку вырос черный сноп разрыва, и по холодному металлу чиркнули осколки. Серж перехватил поудобней каску и патронный ящик и бросился бежать.

Вторая мина упала позади, подтолкнув его в спину взрывной волной. Серж приостановился у воронки, но понял, что если спрыгнет в нее, то сил вытащить боеприпасы у него уже не хватит. Поэтому он только подкинул повыше вещмешок, чтобы лямки не так врезались в плечи, и побежал дальше. Впрочем, бегом это было назвать сложно — тяжесть подгибала колени, пот заливал глаза, приклад винтовки нещадно колотил по ногам. Двигаться было тяжело, как в толще воды.

Мины продолжали падать по сторонам, но до конторы оставалось недалеко. Уже были слышны крики из окон: «Эй, парень! Эй! С ума сошел, что ли? Эй!». Серж сжал зубы и пошел из последних сил — бежать он уже не мог. Сердце рвалось из горла, вещмешок пригибал к земле, ремень винтовки резал шею. Каска, казалось, весила не меньше полутоны. «Эй, парень!» — продолжали ему кричать. Он никак не мог понять, что они хотят, пока не услышал какой–то особый, с шорохом, треском и присвистом, вой.

Мина ахнула прямо под ним, и Серж полетел в пустоту, судорожно вцепившись в набитую патронами каску.

***

Сержа крутило и выворачивало наизнанку, переворачивало вверх ногами, и все никак не убивало. «Жив, жив, жив, — билась в голове единственная мысль, — неужели жив?». Пустота втягивала его в себя, как черная дыра, и единственным, что как–то связывало его с реальностью, была зажатая в руках каска. Он стремительно летел навстречу ослепительному свету, или свет летел навстречу ему — было совершенно не понять. И вдруг — свет и звук нахлынули разом, оглушили и ослепили, и швырнули на дощатый крашеный пол диорамы. Тяжесть, наконец, вырвалась из рук и рассыпалась по полу грудой белых невесомых хлопьев.

— Ну ты, парень, совсем без головы, — воскликнул старший монтажник, — разве ж так можно — в ненастроенный аппарат?

— Да он замерз, как цуцик, — заметил второй.

Сержа колотила крупная дрожь, и не только от холода. Голод превратился в почти звериное чувство.

— Тащи плед и термос, — приказал старший, и второй умчался в сторону киноаппаратной.

Плюща сапогами рассыпанный попкорн, монтажник усадил Сержа обратно в кресло.

— К‑как вы меня оттуда вытащили? — спросил Серж, недоуменно ощупывая непросохшие джинсы.

— Откуда? — не понял монтажник.

— Н-ну… оттуда… Из сорок второго…

Спаситель похлопал его по плечу:

— Эх ты, паря! Начитался фантастики. Это ж тебе не машина времени. Это гипнорама. Понимаешь? Гипноз. Модулированное излучение на альфа–частоте, усиливает воображение и восприятие, и больше ничего.

Второй монтажник, вернувшись, набросил на Сержа колючий потертый плед и плеснул из термоса в чашку горячий кофе.

— Н-ничего?.. Ничего н-не было?.. — переспросил Серж, стуча зубами о пластмассовый край чашки.

— Ну… — монтажник помоложе неопределенно развел руками, — как «не было»… Ведь было же когда–то…

— А бабка? Моя бабка? Я ее видел. Только маленькую совсем…

— Э-э, брат. Нечего бездумно в не отрегулированный аттракцион лезть. При такой силе излучения не то, что бабку — Рюрика увидеть можно. Генетическая память пробуждаться начинает.

— Генетическая?

— Именно, паря. Кровь — она все помнит.

Техник рассказывал еще что–то, постепенно расходясь и размахивая руками, но Серж уже не слышал его. Зажав горячую чашку в ладонях, он отрешенно смотрел и смотрел на освещенную надпись у края диорамы — «Никто не забыт, ничто не забыто» — словно только сейчас постиг ее истинный смысл.

***

Снег утих, и на улице царило вполне обычное вечернее оживление. Машины резали сумрак желтыми фарами, на перекрестках перемигивались светофоры. Народ нырял в магазины и выплывал обратно с обновами или набитыми продуктовыми пакетами. Мамаши влекли коляски по слякотному тротуару, младенцы в них бессмысленно глазели на чернеющее небо и уличные фонари. Жизнь, стремительная и яркая, проносилась мимо, с гудками, смехом и трамвайным звоном. Сержа задевали кто сумкой, кто плечом, но он почти никак на это не реагировал. Из оцепенения его вывел только телефонный звонок.

— Ты где? — осведомились на другом конце. — Тусняк в разгаре, а тебя никто выцепить не может. Че, трубу опять разрядил?

— Ты не знаешь, где тянучки купить? — негромко спросил Серж. — Такие конфеты, длинные, в бумажке?..

На том конце гоготнули:

— Ты че, обкурился, что ль? Во дает! Але! Слышь…

Серж нажал кнопку отбоя и закрыл глаза. Город гудел, гремел, дышал. Город жил. Как огромный организм — ломанный, калеченный, но выживший. Серж слышал, как бился его неровный пульс, и чувствовал себя в нем. И если этот город в его крови, и если есть в нем где–то эти треклятые тянучки — он их отыщет. В лепешку расшибется, но отыщет.