Сергей Алексеев - Сто рассказов из русской истории

— Да что вы, Михаил Фотиевич, что вы, Бог с вами! Да за такие дела…

— Как?! И этого тут нельзя?!

— Ни — ни. И думать об этом страшно.

— Любезный, — просит Митьков, — сделай такую милость. Каховского не обдели, Бестужевых…

— Нельзя, — строго сказал Соколов.

Митьков сразу как‑то обмяк, осунулся. Страшный кашель сотряс его грудь.

— Нельзя! Ах, так! Нельзя!..

Он хотел сказать что‑то еще, ко кашель мешал. Слова вырывались с хрипом.

Тогда поспешно, не разбирая, где провиант, где вещи, Митьков сгреб все в один мешок, сунул туда же оставленный шарф и кусок калача, бросил мешок Соколову.

— Уноси!

— Да что вы, Михаил Фотиевич! Да как же так? Ведь матушка, они старались…

— Уноси! — кричал Митьков. — Уноси! Слышишь? — И неожиданно скомандовал: — Кругом!

Соколов растерялся. Попятился к двери. Унес мешок.

Поступок Митькова произвел впечатление даже на самых суровых тюремщиков.

— Чудной, — говорили одни.

— Чахоточный, с придурью.

Однако нашлись и другие:

— Каков молодец! Не мог такой ради дурного идти на площадь. Э — эх, не помог им тогда Господь…

Правда, эти говорили негромко. Шептали из уха в ухо.

Страшное место Алексеев- ский равелин. Но если ты кинул в бою товарищей, если совесть твоя в огне — это еще страшнее.

На совещании у Рылеева полковник Александр Булатов дал слово захватить Петропавловскую крепость. Подвел Булатов своих товарищей. Не явился в тот день к войскам.

И вот вместе с другими схвачен теперь Булатов. Сидит за крепкой тюремной стеной. Сырость кругом и мрак.

Не замечает Булатов сырости. Безучастен к тому, что мрак.

Холод кругом.

Не ощущает Булатов холода.

Казнит сам себя Булатов. Не может себе простить того, что предал, подвел товарищей.

Лучшие люди России: Рылеев и Пестель, братья Муравьевы, братья Бестужевы, Якушкин и Лунин, Пущин и Кюхельбекер и много — много других — не там, на свободе, а здесь.

Бесстрашные дети России, герои войны 1812 года: генералы Волконский, Орлов, Фонвизин, командиры полков и рот Артамон Муравьев, Повало — Швайковский, Давыдов, Юшиевский, Батеньков и много — много других — не там, на свободе, а здесь.

Повисла петля над всеми. Близок час расправы.

Терзает себя Булатов: это он, Булатов, за все в ответе. Из- за него, по его вине на смерть и муки пойдут товарищи.

Снятся ему кошмары. Приходит к нему Рылеев, приходят Каховский, Лунин, Якушкин, братья Бестужевы, Пестель, Сергей Муравьев — Апостол. Обступают они Булатова, на бывшего друга с укором смотрят.

— Простите! — кричит Булатов.

Молча стоят друзья.

Проснется Булатов, едва успокоится — на смену кошмару новый идет кошмар. В тюремной, до боли в глазах темноте, в тюремной, до боли в ушах тишине вдруг явственно слышит Булатов:

— Предатель.

— Предатель.

— Предатель.

Не вынес Булатов душевных мук. Покончил с собой. Разбил о тюремные стены голову.

Страшное место Алексеевский равелин. Но если совесть твоя в огне — это еще страшнее.

Узникам Алексеевского равелина дважды в неделю разрешались короткие прогулки по тюремному двору. Двор маленький. Шаг вперед, шаг назад — вот и вся прогулка.

Во время одной из таких прогулок декабриста генерала Михаила Александровича Фонвизина кто‑то окликнул:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

Фонвизин поднял глаза:

— Петров?!

— Так точно, ваше превосходительство!

— Откуда же ты, Петров?

Объяснил солдат, что несет караул в Петропавловской крепости.

— Да я не один, — добавил. — Здесь и Мышкин, и Дугин, и унтер — офицер Измайлов. Может, помните, ваше превосходительство?

— Как же, помню, помню. Орлы! — ответил Фонвизин.

Оказывается, охрану Петропавловской крепости в этот день несли солдаты, которыми генерал когда‑то командовал.

Солдаты очень любили своего командира. Фонвизин был одним из немногих, кто отменил у себя в полку телесные наказания.

Посмотрел Петров на генерала:

— Михаил Александрович, ваше превосходительство, значит, и вы тут? Вот оно как. — Потом перешел на шепот: — Мало вас было. Э — эх! — Петров замолчал. Затем неожиданно: — Одна минута, ваше превосходительство, — и ку- да‑то исчез.

Вскоре солдат вернулся. Но не один. С ним еще двое — Дугин и унтер — офицер Измайлов.

— Здравия желаем, ваше превосходительство, — поприветствовали солдаты своего бывшего командира. Затем Измайлов тихо сказал:

— Бегите, Михаил Александрович. Караулы у крепости наши.

Фонвизин смутился.

— Бегите, — зачастил Измайлов, — не мешкая бегите, ваше превосходительство. В другой раз такого не будет. Караулы что ни день меняются.

Фонвизин покачал головой.

— Бегите, — повторил Измайлов, — о нас не тревожьтесь. Комар носа не подточит. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.

— Спасибо, братцы, — сказал Фонвизин. — Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышляю о спасении. Об Отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не выходить мне одному отсюда. Прощайте!

— Кончай прогулку! Кончай прогулку! — раздался голос дежурного офицера.

— Прощайте, — еще раз повторил Фонвизин.

Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.

Поручик был молод. Отличался веселым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился. Стал грустен, задумчив. Что‑то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. «Эх, бежать бы из крепости!»

И однажды тюремный сторож сказал Басаргину:

— Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.

«Чем же он поможет? — подумал поручик. — Разве что притащит лишнюю порцию каши».

Через день унтер — офицер (тюремный сторож был в унтер — офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и зашептал:

— Баше благородие, хотите бежать из крепости?

Чего угодно ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.

— Как же ты через все караулы — в кармане, что ли, меня пронесешь?

— Хотя бив кармане, — загадочно ответил сторож.

Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.

«Убегу. Ради нее убегу», — решил, засыпая, поручик. Заснул и снова увидел Оленьку. Только это уже не трехлетняя девочка, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задает вопрос:

— Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?