Лена Никитина - Я учусь быть мамой (сборник)

А потом я провела маленькое «социологическое исследование» – попросила ребят ответить на вопрос: «Что тебе запомнилось и понравилось в наших домашних праздниках?»

Цитирую их ответы: «Пироги печь – тесто такое мягкое, тепленькое…» – «Люблю подарки преподносить, особенно всякие сюрпризы делать – такое удовольствие испытываешь, прямо счастье… И еще очень люблю поздравлять всех…» – «А мне нравится наша “круговая чаша” – только, когда она до тебя доходит и надо тост говорить, очень волнуешься и не всегда получается то, что хочешь сказать…» – «Главное – концерты: как готовимся, костюмы придумываем, выступаем. Придумывать – самое приятное…» – «Украшать комнаты, готовить праздничный стол…» И даже: «Люблю после праздника посуду мыть. Потому что все вместе, и посуда такая веселая, праздничная…»

И никто не вспомнил, что ели, что пили, что видели по телевизору.

А что ответила бы я сама на тот же вопрос? Пожалуй, главное, что греет после праздников, – состояние размягченности и душевной открытости от встреч с близкими людьми. И минуты удивления перед неожиданно проявившимися их талантами, которые в будни в них даже не заподозришь. И свое собственное священное волнение – до немоты! – перед выходом на импровизированную сцену, и нежелание расставаться в конце концов…

Однажды на одном из праздничных застолий мы попытались вкратце определить, без чего праздник не праздник. Получилось что-то вроде «Праздничного кодекса». Вот он.

Во-первых, праздников не должно быть много, и каждый из них надо заслужить. Это как награда за большой, напряженный труд, как бы его завершение, итог. А не просто: подошла дата – устраиваем торжество. Даже если праздник связан с определенной датой, все равно ее встретить надо окончанием большого дела.

Во-вторых, праздник – вовсе не безделье, а перемена деятельности. Поэтому принцип «хлеба и зрелищ» нам не подходит. Праздник тогда хорош, когда каждый в нем не зритель, а участник, когда каждый может открыть в себе какой-нибудь закопанный талант и подарить его людям.

В-третьих, прелесть любого праздника – в непринужденности общения: не по обязанности, а по симпатии, по сердечному влечению. Поэтому не надо натужного увеселения публики – никаких «двух прихлопов, трех притопов», но позаботиться заранее о том, кого пригласить, как рассадить, обязательно надо.

И наконец, в-четвертых, высшая праздничная радость – дарить радость другим. Для этого (а не для того, чтобы заткнуть за пояс соседа) – украшения, угощения, подарки, сюрпризы, нарядные костюмы и хорошее настроение. И поэтому нельзя все праздничные хлопоты взвалить на одного. Разделим эти приятные заботы на всех.

Однажды мы встречали Новый год в доме у бабушек, а потом часов в пять утра возвращались домой. Целый час мы брели по сказочной, алмазной дороге, и небо смотрело на нас звездами, и фонари провожали нас длинными тенями, а дома – черными окнами. Мы одни в целом свете и, остановившись у своей калитки, слушаем тишину. Она щелкает железнодорожными проводами, поскрипывает снегом под валенками, звенит далеким лаем собак, пошмыгивает замерзшими ребячьими носами… И так хорошо нам вместе!

Если после праздника лучше слышишь и видишь себя, людей, целый мир вокруг – значит, Праздник состоялся.

Есть в нашем поселке улочка – каждый раз я иду по ней с замиранием сердца, а подходя к одному дому, испытываю такое неизъяснимое смятение, что боюсь смотреть на него.

Это улица и дом моего детства, мой Отчий дом.

Мне повезло: я могу встретиться с ним не только в памяти, но и наяву. Правда, от того – нашего – дома осталась только малая часть, остальное перестроено, и живут там уже другие люди, но вот же он, вот! Могу даже подойти и потрогать его деревянные морщины. Когда я осмеливаюсь на это, во мне обрывается что-то, и делается сладко и больно. Я мгновенно переношусь в детство; память выхватывает живые лица, какие-то события, яркие картины далекой довоенной жизни. И я не просто вижу, а прямо чувствую себя той стриженой босоногой девчонкой, у которой все потери и приобретения в жизни пока еще соизмеримы со слезами из-за пропавшего мячика и с ликованием по поводу выигранной партии в лапту.

Детские слезы, детские радости – что за дело мне до них сейчас в моей хлопотной взрослой жизни? В ней давно уже другие мерки для радостей и печалей. А вот чувствую, знаю: не было бы памяти о них – насколько труднее стало бы мне жить на свете. Держась за эту светлую тонкую ниточку, которая связывает меня с детством, я чувствую уверенность и защищенность, совсем такую же, как когда-то, когда бежала рядом с отцом, крепко ухватившись за его большую, сильную, добрую руку. Что за волшебная сила у этой ниточки? Почему она так надежно ведет меня по жизни?

Вот он, мой «родительский дом, начало начал…» – обыкновенный, серый от времени сруб, огромная (как мне тогда казалось) терраса, высокие липы под окнами… Множество людей; родни, соседей, знакомых, малознакомых. Вечно занятая мама, торопящаяся с грудой тетрадей то в школу, то из школы. Отец, приезжающий поздно вечером, – он работает в своей комнатке даже по выходным. Мы, дети, твердо знаем: у них главная жизнь – где-то там, за стенами нашего дома. Она приходит к нам вот с этими кипами школьных тетрадей, мамиными коллегами-учителями и их разговорами о школьных делах, с учениками из всех маминых классов, о которых мы знаем по ее рассказам. Она, эта взрослая жизнь, притягивает нас таинственными чертежами на столе отца и трудными книгами, которые отец одолевает медленно, но упорно.

– Что, интересно, курносая? – спрашивает он меня, притихшую от почтения перед непонятными значками. – Погоди, подрастешь – разберешься. А пока подточи-ка мне карандаш.

Я испытываю необыкновенную гордость: эту ответственную операцию папа доверял только старшему брату, и вдруг – мне! Я очень стараюсь; я довожу кончик длинного грифеля до острия иглы; я не дышу: не сломать бы! Наконец отдаю карандаш папе. Он осматривает его придирчиво, не торопясь:

– А знаешь, неплохо получилось для первого раза. Немного чересчур срезала вот тут, а в общем, молодец. Так и быть, бери линейку и проведи мне здесь одну линию. Сумеешь?..

Счастье, испытанное тогда, греет меня и сейчас.

А первые уколы совести – как памятны они! Пустяк ведь – съела пряник по дороге из магазина и… соврала, что не ела. Зачем соврала – не знаю.

Думаю, мама догадалась обо всем, но поверила мне, мне – обманувшей! Меня словно обожгло: было бы лучше, если б мой обман открылся. Первый раз я осмелилась рассказать об этом, когда стала взрослой, а стыд от этого маленького бесчестья несу всю жизнь. Повторение его для меня немыслимо.