Агата Кристи - Смерть у бассейна

Дверь открылась, и вошла его секретарша, Верил Коллинз.

— Вы должны еще принять миссис Форрестер.

— Знаю, — отрезал он.

— А я подумала, что вы забыли.

Она пересекла комнату и скрылась за противоположной дверью. Глаза Кристоу провожали ее невозмутимое перемещение. Девушка простая, но дело, черт побери, знает. Уже шесть лет при нем. Никогда не ошибалась, никогда не оживлялась, никогда не «заводилась», никогда не суетилась. Располагала она черными волосами, скверной кожей лица и волевой челюстью. С одним и тем же беспристрастным вниманием ее ясный серый взор вперялся сквозь сильные очки и в него, и а остальную вселенную.

Ему нужна была обыкновенная секретарша, без фокусов и придури — и он получил такую, но отчего-то, вопреки логике, чувствовал себя одураченным. По всем: законам сцены и изящной словесности, Верил полагалось быть безнадежной обожательницей своего работодателя. Но он всегда знал, что ему не растопить этого льда. Ни обожания, ни самоотречения — Верил смотрела на него как на вполне человеческое существо, не лишенное недостатков. Она осталась безучастной к его личности, невосприимчивой к его обаянию. Порой он сомневался, нравится ли он ей вообще. Раз он слышал ее телефонный разговор с приятельницей. «Нет, — говорила она, — я не считаю его настолько эгоистичным. Скорее, наверное, беспечным и нечутким». Он понял, что речь идет о нем, и целые сутки злился из-за этого. Хотя его бесила неразборчивая восторженность Герды, холодные оценки бесили его не меньше.

«Если уж на то пошло, — подумал он, — почти все меня бесит…» Тут что-то неладно. Переутомление? Возможно. Нет, это не оправдание. Растущая нетерпимость, раздраженное утомление имеют более глубокий смысл. Он подумал: «Так нельзя. Невозможно так продолжать. Что со мной за чудеса? Будь я в силах удрать…» Вот она снова — недодуманная мысль — спешит на подмогу давешней, определенной идее бегства. «Хочу домой».

Глупости, его дом здесь — на Харли-стрит, 404.

А миссис Форрестер все сидела в приемной. Нудной женщине с такой уймой праздного времени нельзя не думать о своих недугах. Один из знакомых как-то сказал Джону: «Эти богатые пациентки, что всегда придумывают себе болезни, вас, наверное, совсем замучили. До чего, наверно, приятно дорваться до бедняков, которые приходят, только когда у них действительно что-то неладно!» Он усмехнулся. Забавное представление у этих господ о бедноте. Поглядели бы на старую миссис Переток, несущую, неделя за неделей, склянки лекарств из пяти разных клиник — растирания для спины, капли от кашля, слабительные, пищеварительные. «14 лет, доктор, я пью коричневое лекарство. Только им и спасаюсь. А этот молодой доктор прописал мне на той неделе белое лекарство. Не дело это! Доктор, я вас спрашиваю, разумно ли это? Я хочу сказать, что 14 лет я пила мое коричневое лекарство, а если меня еще лишат моего парафинового масла и тех коричневых пилюль…» Он ясно слышал этот ноющий голос — отменно здоровый, набатного звучания. Видно, даже все поглощенные лекарства не смогли принести ей никакого вреда!

В сущности, они были прямо сестрами — миссис Переток из Тоттенхема и миссис Форрестер с Парк-Лейн Корт. Послушаешь, послушаешь — и пишешь, скрипя пером, либо на дорогой негнущейся бумаге, либо в больничной анкете, что это за болезнь может быть такая… БОЖЕ, ОН УСТАЛ ОТ ВСЕХ ЭТИХ ДЕЛ… СИНЕЕ МОРЕ, СЛАДКОВАТЫЙ ЗАПАХ МИМОЗЫ, ГОРЯЧАЯ ПЫЛЬ… ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД. Все прошло, он все стерпел, — да, стерпел, хвала аллаху. У него хватило мужества покончить со всем сразу.

«Мужества? — спросил откуда-то маленький бесенок. — Что ты назвал этим словом?»

Ну, поступил разумно, разве нет? Было больно, черт возьми, был сущий ад! Но он пошел до конца, покончил с неопределенностями, вернулся домой и женился на Герде. Обзавелся простенькой секретаршей, взял простенькую жену. Все, чего хотел, не так ли? Хватит с него красоты. Он насмотрелся, как можно распорядиться своей красотой, видел действие, производимое девушками вроде Вероники на всех окружающих мужчин. После Вероники ему захотелось «спокойствия». Спокойствия, мира, преданности и скромных, устойчивых радостей жизни. Он нуждался именно в Герде! Ему нужна была женщина, получившая понятие о жизни от него, заранее одобряющая все его решения и ни на миг не осеняемая собственными идеями… Кому принадлежат слова: «ИСТИННАЯ ТРАГЕДИЯ ЖИЗНИ — ДОБИТЬСЯ ТОГО, ЧЕГО ВОЖДЕЛЕЛ»?

Он со злобой нажал кнопку звонка и занялся с миссис Форрестер. Это отняло четверть часа. Снова это были легкие деньги, снова он слушал, спрашивал, увещевал, улещивал, расточал приятность, излучал целительные флюиды. И еще раз он выписал дорогое снадобье. Болезненная, невротического вида дама, что еле втащилась в комнату, покинула ее твердым шагом, с расцветшими щеками, с чувством, что жить, в конце концов, может еще и стоит.

Джон Кристоу откинулся в кресле. Теперь он свободен. Может подняться к Герде и детям, волен до новой недели забыть про болезни и страдания. Однако, он все еще испытывал странное нежелание двигаться, думать, хотеть.

Он устал, устал, устал…

А в столовой Герда Кристоу не сводила взгляда с бараньей ноги. Возвращать ее на кухню разогреть или нет? Если Джон задержится еще — все вконец застынет, и это будет ужасно. Но с другой стороны, если отправить, а последний больной ушел, и Джон вот-вот появится… Ведь Джон так нетерпелив. «Ты же прекрасно знала, что я сейчас буду…»

Эту срывающуюся интонацию она хорошо знала и боялась ее. Кроме того, налицо была опасность передержать, а Джон не терпел пересушенного мяса. Но, с другой стороны, остывшие блюда он также не выносил, и при любых обстоятельствах еда должна быть аппетитной и горячей. Мысль ее металась как птичка в клетке, а тревога и страдания углублялись. Мир для нее сузился до размеров бараньей ноги, стынущей на блюде.

Двенадцатилетний Теренс изрек со своего конца стола:

— Соли бора горят зеленым пламенем, соли натрия — желтым.

Герда в недоумении воззрилась на его широкое веснушчатое лицо, не в силах сообразить, о чем речь.

— А ты это знаешь, мама?

— Что знаю, дорогой?

— Про соли?

Глаза Герды тревожно скользнули по солонке. Ну да, соль и перец на столе. Все в порядке. На той неделе Льюис забыла их поставить, чем вызвала раздраженную тираду Джона. Всегда что-то да находилось…

— Это один из химических опытов, — сказал Теренс мечтательно. — По-моему, страшно интересно.

Девятилетняя, с милой глупенькой мордашкой, Зека захныкала:

— Я есть хочу, мама, уже можно?

— Минуточку, милая, мы должны подождать папу.

— Мы можем начинать, — сказал Теренс. — Папа возражать не будет. Ты же знаешь, как он быстро ест.