Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 1

— Какая же это Азия? — вопил Рыбников, жалобно оглядываясь вокруг. — Вы слыхали, господа, как он про Иркутск? Да это великолепнейший город, настоящая Европа! Да-с! Вы там не бывали, так и не говорите, а я служил-с, три незабываемых года! Что ж это такое, господа? Грабёж среди бела дня!

Поскандалив, Василий Александрович переместился в очередь к международному окошку и отправил телеграмму в Париж, по срочному тарифу, то есть аж по 30 копеек за слово, но здесь уже вёл себя тихо, не возмущался.

Затем неугомонный штабс-капитан заковылял на Николаевский вокзал, куда поспел как раз к отходу девятичасового курьерского.

Хотел купить билет второго класса — в кассе не оказалось.

— Что ж, я не виноват, — с видимым удовольствием сообщил Рыбников очереди. — Придётся в третьем, хоть и офицер. Казённая надобность, не имею права не ехать. Вот-с шесть целковиков, извольте билетик.

— В третьем тем более нет, — ответил кассир. — Есть в первом, за 15 рублей.

— За сколько?! — ахнул Василий Александрович. — Я вам не сын Ротшильда! Я, если желаете знать, вообще сирота!

Ему стали объяснять, что нехватка мест, что количество пассажирских поездов до Москвы сокращено по причине военных перевозок. И этот-то билет, что в первый класс, освободился по чистой случайности, две минуты назад. Какая-то дама пожелала ехать в купе одна, а это запрещено постановлением начальника дороги, заставили пассажирку лишний билет сдать.

— Так что, берете или нет? — нетерпеливо спросил кассир.

Жалобно ругаясь, штабс-капитан купил дорогущий билет, но потребовал «бумажку с печатью», что более дешёвых билетов в наличии не было. Еле от него отвязались — отправили за «бумажкой» к дежурному по вокзалу, но штабс-капитан туда не пошёл, а вместо этого заскочил в камеру хранения.

Забрал оттуда дешёвенький чемодан и длинный узкий тубус, в каких обыкновенно носят чертежи.

А там уж пора было на перрон — дали первый звонок.

В купе первого класса сидела пассажирка — надо полагать, та самая, которой железнодорожная инструкция не дозволила путешествовать в одиночестве.

Штабс-капитан хмуро поздоровался, очевидно, ещё переживая из-за пятнадцати рублей. На спутницу едва взглянул, хотя дама была хороша собой, даже не просто хороша, а хороша совершенно исключительно: акварельно-нежное личико, огромные влажные глаза из-под дымчатой вуальки, элегантный дорожный костюм перламутрового оттенка.

Прекрасная незнакомка Рыбниковым тоже не заинтересовалась. На «здрасьте» холодно кивнула, окинула одним-единственным взглядом заурядную физиономию попутчика, его мешковатый китель, рыжие сапоги и отвернулась к окну.

Раздался второй звонок.

Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки прошептали:

— Ах, скорей бы уж! — но адресовано восклицание было явно не соседу.

По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики — один из респектабельной «Вечерней России», второй из бульварного «Русского веча». Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.

— Скорбные вести о драме в Японском море! — надрывался первый. — Российский флот сожжён и потоплен!

Второй орал:

— Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!

— Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имён! Зарыдает вся страна!

— Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налётчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!

Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной каймой, дама — «Русское вече», но приступить к чтению не успели.

Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.

Над бутонами торчала красивая мужская голова с холёной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.

— Этто ещё кто такой?! — воззрился на Рыбникова вошедший, и чёрные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счёт успокоился и более вниманием не удостаивал.

— Лика! — воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. — Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!

Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика — а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России» штабс-капитана за интересной сценой наблюдали ещё и зрители из коридора, привлечённые умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.

Не стушевалась публики и прелестная дама.

— Всё кончено, Астралов! — гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. — И чтоб в Москве появляться не смел! — От умоляюще простёртых дланей отмахнулась. — Нет-нет, и слушать не желаю!

Тогда кающийся повёл себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:

Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе — заслушавшись, притих весь вагон.

Обворожительную мелодию Доницетти прервал третий звонок, особенно длинный и заливистый.

В дверь заглянул кондуктор:

— Господ провожающих прошу немедленно выйти, отправляемся. Сударь, пора! — коснулся он локтя чудесного певца.

Тот кинулся к Рыбникову:

— Уступите билет! Даю сто рублей! Тут драма разбитого сердца! Пятьсот!

— Не смейте уступать ему билет! — закричала дама.

— Не могу-с, — твёрдо ответил штабс-капитан артисту. — Рад бы, но безотлагательная казённая надобность.

Кондуктор утянул обливающегося слезами Астралова в коридор.

Поезд тронулся. С перрона донёсся отчаянный крик:

— Ликуша! Я руки на себя наложу! Прости!

— Никогда! — выкрикнула раскрасневшаяся пассажирка и вышвырнула великолепный букет в окно, засыпав весь столик алыми лепестками.

Обессиленно упала на бархатное сиденье, закрыла лицо пальчиками и разрыдалась.

— Вы благородный человек, — сказала она, всхлипывая. — Отказались от денег! Я так вам признательна! Выпрыгнула бы в окошко, честное слово!

Рыбников пробурчал:

— Пятьсот рублей деньги большущие. Я в треть столько не получаю, даже со столовыми и разъездными. Но служба. Начальство опозданий не прощает…

— Пятьсот рублей давал, фигляр! — не слушала его дама. — Перед публикой красовался! А в жизни — мелочный человек, экономист, — это слово она произнесла с безграничным презрением, даже всхлипывать перестала. — Живёт не по средствам!

Заинтересовавшись логическим противоречием, содержавшимся в этой реплике, Василий Александрович спросил: