Александр Граков - ОХОТА НА КРУТЫХ

— Ладно, только в штаны не наложи, а то потом разговаривать с вонючим противно будет. Оставлю тебе сотню, если скажешь, давно ли ты их видел в вагоне.

— А две станции назад выходили на минутку: мужик покурить, а дамочка ваша, извините, в туалет, — проводник понял, что соврать в этой ситуации для него — святое дело. Скорее отстанут.

Подбежал Федя, которого послали в соседний вагон.

— Витек, там их нет!

— Как нет? Да что же это за паскудство? Тех нет, эти отсутствуют... Ни хрена не понимаю! Пусть шеф сам разбирается в этом кроссворде! Куда пошли! — рявкнул Витек на приятелей, взглянув на часы. — Поезд стоит еще десять минут. Прочесать все вагоны до отхода! Ты, — он ткнул в Федю, — в ту сторону, а мы — в противоположную.

Вскоре их и след простыл. Проводник с облегчением перевел дух, вытащил из-под майки стодолларовую купюру, любовно разгладил на столике и, внезапно плюнув, скомкал и запустил ею в приоткрытую дверь купе. Это была отличная ксерокопия...

Проводник во втором вагоне от головы поезда стоял возле приоткрытой двери тамбура и чесал пятерней в затылке.

— Вот зараза! Забыл-таки запереть на предыдущей стоянке! А все тот шахтер со свадьбы — выпей еще да выпей еще... Вот и допился, мать твою! Поскорей запереть, пока никто не вывалился. Уволят к чертям собачьим.

Заперев дверь, он прошел в свой закуток и, пошарив под нижней полкой, извлек оттуда початую бутылку «Российской». Налил в стакан, и только прицелился опрокинуть его — испытать радость похмелья, как дверь — хрясь! — распахнулась и в купе ворвались двое здоровых ребят.

— Батя, у тебя никто не выходил на этой станции?

— Слава Богу, до Луганска могу отдыхать. А что?

— А ничего! Причащайся на здоровье! — И парни исчезли так же внезапно, как появились.

Проводник выдохнул. Лаканул зелье и застыл умиротворенно, ощущая, как живительная влага рассасывается по организму. Состав плавно дернулся и пошел от станции.

— Ты куца меня тащишь? — в темном проулке за привокзальным рестораном Олеся резко выдернула свою руку из руки Михая. Тот, воспользовавшись случаем, поправил на плече кожаную сумку.

— Куда надо, туда и тащу! И давай поживее, если хочешь следы замести. Я же тебе говорил, что уже бывал в этих местах. Так вот, еще через квартал отсюда будет гостиница.

— А может, ты хочешь меня затащить куда-нибудь в уголок потемнее, изнасиловать и ограбить?

— Ты была замужем? — внезапно спросил ее Михай.

— Была, — машинально ответила Олеся. — А какое тебе, собственно говоря, дело?

— А такое, что изнасилованием замужнюю женщину напугать очень трудно. Для очистки совести конечно будет орать «помогите», но только вполголоса или шепотом, чтобы никто не услышал. А ограбить тебя я мог еще там, в вагоне. И вообще, ты мне порядком надоела своими капризами. Или иди за мной, или возвращайся к тем из «мерседеса».

При упоминании о «мерседесе» Олеся зябко передернула плечами и покорно поплелась за Михаем, помахивая «дипломатом». Ее «бегемота» тащил он.

Метров через двести из-за поворота им дружески подмигнула неоном вывеска «Гостиница».

— Дай сюда «дипломат»! — Он порылся в нем, вынул какой-то документ и вернул ей чемоданчик. — Пошли!

— Номер на двоих, по одному паспорту! Это моя жена, — Михай подал сонной администраторше паспорт. Та молча раскрыла его и заглянула. Вложенная пятидесятидолларовая купюра, как опавший осенью с дерева лист, слетела в выдвинутый ящик стола. Так же молча она протянула ключ и лишь затем промолвила:

— Комната 96, второй этаж. На сколько суток желаете остановиться?

Михай сунул ключ Олесе и, показав рукой, иди, мол, наверх, устраивайся, вернулся к барьеру администраторши.

— Вы, надеюсь, поймете мое щекотливое положение — моя репутация, ревнивый муж.... Кстати, он может прийти с дружками и спросить, не вселяли ли вы за последнюю пару-тройку часов симпатичную молодую женщину и мужчину, — вторая зеленоватая купюра такого же достоинства легла на полировку административного стола, — а вы...

— А я уже неделю никого не вселяла, — сонное лицо администратора чуть оживилось, купюра спорхнула туда же, куда и первая. — Мертвый сезон — конец сентября, — закончила она.

— Спасибо! — Михай пошел к лестнице.

— Не за что, у самой муж пьяница. Когда надоест это занятие, предупредите заранее об уходе.

Девяносто шестой оказался номером люкс с совмещенным санузлом, холодильником, телевизором, телефоном, платяным шкафом и двумя одинарными кроватями, стоящими одна возле другой с таким малым просветом, что их в двуспальную не составляло никакого труда скомбинировать.

Когда Михай вошел в номер, Олеся распаковывала чемодан. На свет появился все тот же серый «Адидас».

— Ну и как же мы будем? — спросила она напряженно.

— Что — как?—сделал непонимающее лицо Михай.

— Я в смысле — спать как будем? Вдвоем, в одном номере...

— Слушай, ты прекратишь свои дурацкие «как, зачем и почему»? — Он разозлился. — В спальном вагоне в одном купе на двух диванах ей, видишь ли, спать можно, а в такой же обстановке в гостинице — уже не то. Может, пойти попросить администратора приделать колеса к номеру или на худой случай — к твоей кровати, чтобы тебе спокойно дремалось? Никто на твою целомудренность посягать не собирается! В крайнем случае могу пойти и попросить отдельный номер, — скажу, что поругались. У нее небось в загашнике еще есть!

— Нет! — быстро отреагировала Олеся. — Одна я спать боюсь.

— Тьфу ты! Одна — боится, вдвоем — тоже. Хочешь, я тумбочку между кроватями поставлю?

— В два часа ночи грохотать на всю гостиницу. Очень милая самореклама, — съязвила она, направляясь с костюмом и махровым полотенцем к ванной. — Я иду купаться!

— Ая думал — в музей или в театр! — отлил ей Михай такую же монету. — Спокойной ночи!

— Ты что же, думаешь, я в ванной спать буду?

— Нет, просто я хотел сказать, что когда ты вернешься оттуда, я уже буду спать. — Он начал разбирать правую кровать.

Она фыркнула, скрываясь за дверью ванной.

... Михая разбудили какие-то посторонние звуки. Он потер глаза и взглянул на часы — без малого три. А разбудили его всхлипывания — Олеся сидела на краю левой кровати, уткнув голову в колени, и тихо плакала. Михай взглянул на ее сгорбленную горестную фигурку, и у него тревожно и сладко заныло сердце.

— Ты... чего? — спросил он почему-то шепотом.

Олеся повернула голову и на него взглянули огромные, чисто вымытые слезами глаза, в которых одновременно отразились обида, боль и нежность.

— Мне холодно, — так же прошептала она. — И очень-очень одиноко.

Михай встал, подошел и сел рядом. Осторожно обнял маленькую фигурку и спрятал у себя на груди ее голову, зарывшись лицом в пушистые густые волосы.