Валентин Копылов - ПОКА ГРЕЕТ ОГОНЬ

Маленькое пламя высветило готового к прыжку Шайтана. Он был страшен: шерсть поднялась дыбом, белые клыки блестящими кинжалами сверкнули в дрожащем свете, глаза горели грозным желанием убивать, рвать па клочки все живое.

— А-а-а,— закричал мужчина, и в тот же миг Шайтан прыгнул, ударил его грудью. Тот кубарем покатился по земле.

Шайтан отлично понимал, что поступает нехорошо, дурно, что этот человек не виноват ни перед ним, ни перед хозяином, однако сдержать себя не мог. Кто им дал пpaво, кто позволил им не обращать на него внимание? Может, им пренебрегают потому, что он не пес-труженик? Так это не его вина. Ему предоставили удел сидеть на цепи, быть огромным, сильным и свирепым. Перед ним поставили одну единственную задачу — отпугивать людей, вселять в них ужас и страх. Он прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями. Соседские мальчишки стороной обходили богатый сад хозяина. Высокий забор для пацанов, конечно не помеха. А вот присутствие свирепого пса делало территорию неприкосновенной, недоступной.

Если бы Шайтан знал, что все соседские мальчишки с трепетом произносят его имя, то, наверное, сам бы содрогнулся от ужаса. Неужели вся его жизнь так и пролетит в злобном лае и ненависти ко всякому, кто входит на охраняемую им территорию?

Если бы он не кинулся на человека, а продолжал стоять и глядеть, его сердце бы не выдержало. Оно разорвалось бы на множество частей, и серый густой мрак навсегда лишил бы его света и ощущений.

У него не было выбора. Он мог только нападать и нападать...

Человек лежал с широко открытыми глазами, закусив до крови губы. К удивлению Шайтана, он боялся даже пискнуть, не говоря уже о каком-то достойном сопротивлении.

Прошло несколько минут, показавшиеся пострадавшему вечностью, а для пса мгновением. Тут открылась дверь и в ярком электрическом свете показались фигуры еще двух весело болтавших между собой мужчин.

Шайтан, не раздумывая, бросил свою жертву и кинулся к стоявшим на крыльце людям. Несколькими прыжками он пересек двор и стремительно взлетел на ступеньки. Но как ни быстры были его действия, люди оказались проворнее: дверь захлопнулась перед самым носом пса.

Выскочивший на шум Данько привязал Шайтана под открытыми настежь окнами. Пес свернулся калачиком возле раскидистой вишни, беспокойной и пугливой, резко вздрагивавшей при малейшем дуновении утомившегося за длинный день ветра. Шайтану было безразлично, где лежать и на чем, лишь бы его не беспокоили.

Хрип в груди, клокотанье в горле, резко поднимавшиеся и опускавшиеся бока, дыбом поднятая шерсть на загривке — единственная реакция на попытки людей облагодетельствовать его своим вниманием.

В окне, прямо напротив Шайтана, показалась улыбающаяся физиономия узколицего мужчины. В другом окне появилось рябое широкое лицо с растрепанными волосами, которое, заикаясь, злобно произнесло:

—Са-а-бака. Как-кая ж-ж ты с –с -волочь. Ра-а-зве можно бро-о-саться на людей?—человек громко икнул и, не придумав ничего более оригинального, оскалил пожелтевшие зубы. Отобразив на лице свирепость, он сперва зарычал тихо и протяжно: «Рр-рр-рр»,— но все более входя в раж, стал рычать на Шайтана совсем как настоящий пес.

Засмеялись подошедшие к окнам люди.

Шайтан сошел с ума — так ему по крайней мере казалось. В этот миг он ненавидел человеческие лица, что выглядывали из окон. Они слились в одно омерзительное пятно. Он буквально ослеп от негодования. Пес метался на гремевшей цепи, грозя порвать металлические звенья.

—Во дает! Ну, умора,— раздавались выкрики. И вновь люди стонали, визжали от охватившего их восторга...

Вскоре им надоело дразнить грозного пса. Исчезли за окнами взлохмаченные головы, и Шайтан остался один. От изнеможения он упал под окном, но и лежа хрипел от душившей его злобы.

С новой силой в доме Данько зашумело застолье. Хлопали пробки шампанского, звенели фужеры. Гул голосов, выплескиваясь через окно, придавил Шайтана к земле. Пес не догадывался, что причиной происшедшей в людях перемены является он сам.

Из открытого окна летели огрызки яблок, окурки. Шайтан поминутно переходил с места на место, спасаясь от ядовитого дыма не затушенных сигарет. И все же это было относительное спокойствие. Кажется, про него забыли.

Неожиданно усилившийся гул голосов заставил пса насторожиться.

—Ах, прелесть! Сколько отдали? Какая красота!— слышались возгласы. Хозяин недавно приобрел серебряный самовар старинной работы и теперь решил похвастаться перед друзьями.

—Стойте, Вера Ивановна, так свет хорошо отражается,— раздался сиплый голос хозяина.

Напротив окна остановилась толстая женщина. Ее оголенные плечи и руки при малейшем движении колыхались, как студень.

Пес не сводил с нее загоревшихся злобой глаз. Он решил, что вновь начинается травля. Сейчас эта женщина непременно повернется к нему и станет по-собачьи лаять... Женщина повернулась Она хотела казаться великодушной и, наивно полагая, что пес может оценить ее доброту» протянула самовар в его сторону.— Полюбуйся, песик!

Шайтан словно ждал этого движения, тут же, яростно рыча, с места взвился в воздух. Ему показалось, что женщина держит в руках чье-то огромное белое лицо, без глаз и без ушей, которое беззвучно смеялось над ним, радуясь его унизительному положению.

От неожиданности женщина дико вскрикнула и выронила самовар. Он ударился о подоконник, наклонился, и дымящаяся струя кипятка полилась на Шайтана.

Обезумевший пес громко взвыл, что есть силы рванулся в сторону и, едва не свернув себе шею, оборвал ошейник. Боль сделала его сущим дьяволом. Он метался по двору, налетал грудью на фруктовые деревья, завалил угол недостроенной хозяином веранды и, наконец, подстегиваемый желанием избавиться от боли, кинулся к высокому забору и без всякого труда перескочил его.

Глухая, тревожная ночь встретила Шайтана, как родного сына, укрыв ошпаренную спину огромным звездным одеялом, открывая перед псом все дороги и все пути.

Он бежал вперед и вперед. Ему казалось, что его преследуют гости хозяина с гоготом и свистом, мелькавшие неуловимыми черными тенями. Наконец они отстали, затерялись в лабиринтах улиц. Пес облегченно вздохнул, правда, еще не зная, радоваться ему или печалиться. Нет унылого забора, звенящей проволоки, проклятой цени. Нет ничего, кроме ночной темноты и Млечного Пути, таинственно мигающего в вышине и зовущего на простор.