Николай Бахрошин - Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

— Значит, ты твердо решил идти, искать черных волхвов среди Яви? — вдруг спросила Сельга.

Ратень вздрогнул. Он ей еще не говорил этого. Сама почувствовала.

— Да. Вернемся в селение, передохну немного, тогда пойду… — сказал волхв.

— Значит, решил? — повторила она почти грубо.

— Это не я решил… — ответил Ратень мягко, как он умел.

Даже удивительно его слушать, пришло ей в голову не в первый раз. Огромный мужик, крепкий, как камень-валун, несгибаемый, как железная наковальня, длинный шрам на крупном лице только четче выявляет его хищную, орлиную красоту. И вдруг — столько ласки и доброты в голосе… И в руках у него ласка, и в теле…

— Ты же сама видишь, сама понимаешь, — продолжил Ратень. — Стебель нашли, сорвали, а корень-то в земле остался, опять прорастет.

— Черные волхвы ушли из наших земель, родичи довольны, — напомнила Сельга. — Им больше ничего не нужно…

— Им — да, — согласился Ратень. — Ты знаешь, когда только увидели за деревьями черное место, подступили к нему, я уже тогда знал, не найдем там никого…

— Я тоже.

— Вот. Так и вышло. А почему, думаешь? — спросил он.

Сельга не ответила. Даже не обернулась к нему. Смотрела на рыжий огонь, пляшущий на багряных углях. Языки пламени отражались в ее глубоких глазах, словно там тоже плясало по маленькому костерку.

— Потому что я сам, только я должен найти черных волхвов… — сказал Ратень. — Это мой урок, моя задача, и боги подтверждают это. Я сам должен справиться с ними без всякой помощи. Брать с собой других — только людей губить, вспомни хотя бы Кутрю и родичей, ни за что погибли… Нет, сам должен, чувствую… Именно это имел в виду Симон Волхв, когда разговаривал со мной из Ирия через болезное забытье.

— Я не могу, не хочу тебя отпускать! — прервала его Сельга.

Теперь Ратень промолчал в ответ.

— И оставить при себе не могу… Понимаю, что не должна, — сказала она. — Наверное, это мой урок…

Сельга знала, Ратень рассказал ей, как видел в горячке смерти Симона Вещего, прародителя всех волхвов. Как тот оставил жизнь волхву с условием уничтожить Зло. Понимала, он должен выполнить заданное. Оттого и уходит. Будет милость богов, найдет и уничтожит Зло. Вот если останется возле нее, не оторвется от ее бабьей прелести, точно себя потеряет, убеждала она себя.

Умом-то она все понимала…

Они снова смотрели на огонь, этот подарок богов, принесенный когда-то людям Сварожичем, сыном Сварога. Именно от богов, от яркого света Ирия, осталась в огне эта особая красота, всегда приковывающая к себе взгляд, знали оба. Поэтому на него можно смотреть бесконечно.

Молчали.

А что тут скажешь? Все сказано уже. И, главное, сделано…

Сельга теперь все время вспоминала безвременную смерть Кутри. Помнила свою вину, даже, казалось бы, забываясь в объятиях горячего лаской волхва. Стоял между ними дух ее князя, незаметно, но неотступно, как тень в ясный полдень. Порой она даже злилась за это на мертвого, перенося эту злость на себя, на Ратня, на всех окружающих.

Положа руку на сердце, Сельга только сейчас начала понимать, что до сих пор, до незримого вмешательства в ее жизнь черных волхвов, жила беззаботно и радостно, как дитя в родительской колыбели. Знала, конечно, Зло, чувствовала его. Но сама не творила. Была так же невинна перед богами, как новорожденный младенец. И мысли ее были такими же прямыми и ясными, простыми и самонадеянными, словно люди, как боги, способны ответить за каждое свое слово и дело.

Теперь — не то. И она изменилась, и все вокруг другим стало. Поумнела? Можно и так сказать… А лучше сказать — получила урок от судьбы… Теперь и она отступила на миг от законов Прави, волей своей наслав гибель на близкого человека, отца своего ребенка. Богам будет за что наказать ее на последнем суде, где те начнут разбирать ее дела и поступки. Черные волхвы все, они виноваты… Сами Злу служат и к другим его подсылают, чтоб те тоже чернотой замарались… Они — коварные…

Прав Ратень, любимый, — извести! Сжечь под корень!

И они виноваты, и она. Поддалась…

Если совсем честно — это чувство вины, ощущение собственной скрытой подлости словно в один миг сделало ее старше сразу на многие лета, чувствовала она теперь.

Два десятка лет, двадцать весен встретила она в жизни. Не такой уж и большой срок, если разобраться. А кажется теперь — за плечами уже много всего. Вот и подлость теперь прибавилась, легла на спину незримым грузом… Не время, выходит, сгибает людей, думала она, глядя на огонь, тяжесть деяний сгибает их плечи к старости…

Конечно, раньше, по малолетству, по самонадеянной бабьей глупости, она бы не отпустила волхва от себя. Уговорами бы заговорила, лаской, как сетями, опутала бы, всем телом бы прилепилась, размазываясь по нему, как глина. Оставила бы, остановила…

Теперь не могла не отпустить. Это нужно, понимала, пусть уходит выполнять свой долг перед Правью, сражается со Злом в одиночку, как задумал. А ее искупление — другое. Останется она без любимого, без которого жизнь кажется пустой и пресной, как несоленая каша.

Так, значит, суждено ей, уговаривала себя Сельга, все еще не представляя, как останется без него… Темнота впереди… Вот тебе и пророчица!

Да, княжий трон широкий, удобный, оббит для мягкости седалища многослойной дорогой тканью, украшен позолоченными узорами. Привольно сидеть. Но для двоих на нем места нет…

Я, Рагнар Однорукий, Победитель Великана, ярл и морской конунг, решил сразиться за княжий стол Юрича с Харальдом Резвым, ярлом и морским конунгом. Как и Харальд Резвый, в свою очередь, решил сразиться со мной за первенство. Как положено, бросил вызов и заявил свою претензию на княжий стол. Ярлы и хольды, рассудив по обычаям викинга, где вся добыча принадлежит всем, пока она не поделена, одобрили наш поединок.

Скажу для каждого, у меня не было зла к молодому Харальду. Немало прошли мы с ним вместе водных дорог, много брали богатой добычи, много убивали врагов и больше того заслужили славы. Скальды еще долго будут слагать песни о наших подвигах в назидание и поучение безусым юнцам, еще только мечтающим о первом викинге. Бессчетное число раз Резвый прикрывал меня своим щитом в плотном, ратном строю, как и я его. Говорю не таясь, если мои сыновья Рорик и Альв вырастут такими отважными и разумными, как Харальд, я буду гордиться ими.

Но на княжий стол мог сеть только один из нас. Я знал это, и он знал не хуже меня. Кто станет князем угодий Юрича, кому стричь шерсть с этих двуногих лесных овец — пусть выберут боги и решат мечи в благородном бою. Так рассудили все…

Рано утром мы сошлись с ним во дворе княжьего деревянного дворца, что высился над гардом, как вторая крепость. Все воины, не занятые в караулах на стенах и возле деревянных коней, вытянутых теперь на берег возле Юрича, сбежались смотреть на бранный спор конунгов, обступили нас плотной толпой, телами наметив круг для сечи. Вороны, обильно слетевшиеся теперь в окрестности гарда, летали стаями прямо над нами и громко каркали, переговариваясь о чем-то на своем языке.