Франсуа Фенелон - Телемак

Но не довольно того, чтобы находить людей честных и с дарованиями, надобно пересоздать, образовать их на будущее время.

– Тут-то и камень преткновения, – сказал Телемак.

– Совсем нет, – отвечал Ментор, – пожелай только найти людей неукоризненных и с способностями, выведи их из толпы, из мрака безвестности: пример оживит всякого, в ком есть способности и чувство чести. Никто не пощадит для тебя труда. Многие зачахли в безвестности, а были бы людьми полезными, если бы соревнование и уверенность в успехе разбудили в них уснувшие дарования. Сколько раз нищета и невозможность выйти из толпы прямым путем добродетели заставляли людей пролагать себе к счастью кривые дороги! Определи награды и почести за разум и добродетель: люди образуются к служению сами собой. И сколько их ты образуешь, возводя по степеням от низшего к высшему званию? Усовершишь тем их способности, узнаешь на опыте всю силу ума и всю искренность их добродетели. Займут высшие звания люди, образованные с низших должностей у тебя под глазами, будет известна тебе вся их жизнь во всех ее переменах, будешь судить о них не по словам, а по деяниям.

Так они беседовали, и между тем завидели корабль феакийский у небольшого острова, обложенного кругом страшными камнями. Той порой в воздух стихло, веял зефир – и тот притаился, море было ровно и гладко, как зеркало, корабль в сонной воде стоял неподвижно, и парус, опустившись, не шевелился, гребцы в истоме напрасно истощали последние силы: надобно было пристать к острову, невзирая на то, что он был голой скалой, а не землей обитаемой. Не в столь мертвую тишь нельзя было бы и подумать подойти безнаказанно к этому берегу.

Феакияне и салентинцы с равным нетерпением ожидали попутного ветра. Телемак, перебираясь с камня на камень, пошел к феакиянам, и первого, кто ему встретился, спросил, не видел ли он Улисса, царя Итаки, в доме царя Алциноя?

То был не феакиянин, а безвестный странник, с лицом величественным, но унылым и мрачным. В глубокой думе, казалось, он не слышал вопроса, отвечал, но не тотчас, Телемаку:

– Ты не ошибся, Улисс был у царя Алциноя, у которого в доме гостеприимном живет страх к богу богов, но там уже нет его. Он отправился в Итаку, если судьба, преложив гнев на милость, дозволит ему наконец поклониться богам своих предков под родным кровом.

Сказал – и, печальный, пошел в небольшую наверху скалы тенистую рощу, откуда вдали от всех, одинокий, он глядел на море и, казалось, сетовал на остановку в пути.

Телемак не мог отвести от него взора, и чем более смотрел на него, тем более сострадал и смущался, говорил Ментору:

– Этот странник отвечал мне, как человек, который с раздранным от горести сердцем не внемлет речи другого. Но, наученный несчастием, я разумею чужую беду и не могу видеть несчастного без соболезнования. Сердце мое что-то послышало, заныло, не знаю сам, от чего. Он принял меня холодно, слушал меня и отвечал неохотно, но все равно я желал бы видеть конец его бедствиям.

– Вот к чему служат несчастья в жизни, – отвечал с улыбкой Ментор, – внушают царям кротость и сострадание. Пока они усыплены сладким ядом постоянного счастья, почитают себя богами. Горы должны превращаться в долины, лишь бы желания их совершились. Люди в глазах их твари ничтожные, потеха от скуки. Скажет кто им о страданиях – словно сквозь сон о том слышат, скользят мимо ушей незнакомые звуки, они не знают расстояния между счастьем и бедой. Одно злополучие может научить их человеколюбию, каменному сердцу дать жизнь и чувство. Тогда они видят, что они также люди и что должно щадить человечество. Если странник безвестный, бездомный, как и ты, в диком месте, приводит тебя в такую жалость, то не обольется ли некогда кровью твое сердце, когда ты увидишь язвы народа, который боги вверят тебе, как стадо пастырю, и который, может быть, застонет от твоего честолюбия, роскоши, неосмотрительности? Помни, что тот всегда виной бедствий народа, кто поставлен врачевать его раны.

С грустью и унынием Телемак слушал Ментора, потом сказал ему с некоторой горячностью:

– По словам твоим, жребий царя весьма несчастен. Он раб тех, кем обладает, обязан жертвовать им собой, предвидеть их нужды, он не принадлежит себе: слуга народа, слуга каждого из своих подданных, он должен применяться к их слабостям, исправлять, просвещать их с сердцем отеческим, распространять между ними довольство, он силен властью, но и власть не его, он не может ступить шага для собственной своей славы и удовольствия, власть его – власть закона, которому он первый должен покоряться для полезного примера своим подданным. Он только блюститель закона, язык его, и обязан недреманно пещись и трудиться, чтобы он один царствовал в его области. Нет во всем царстве человека, который имел бы менее свободы и покоя, как царь – невольник, продавший покой и свободу для общей свободы и общего блага.

– Без сомнения, царь для того только и носит венец, – отвечал Ментор, – чтобы быть стражем народа, как пастух стережет свое стадо, как отец оберегает семейство. Но несчастен ли тот, кто может делать добро тысячам? Царь исправляет злых наказаниями, добрых ободряет наградами; руководствуя таким образом людей к добродетели, он на земле образ бога. Не довольно ли для него славы быть блюстителем законов? Слава быть выше закона достойна презрения и ненависти. Не любит он добра – тогда он подлинно несчастен и напрасно будет искать покоя и мира душевного в страстях и суетности. Добр он – с таким сердцем найдет чистейшее и возвышеннейшее удовольствие в самых трудах, подъемлемых из любви к добродетели в надежде вечного воздаяния от богов за доблестный подвиг.

Великие истины, с которыми издавна свыкся, которые и другим внушал, Телемак слушал здесь, как бы совсем незнакомые: до такой степени был смущен тайной в сердце тоской! Какое-то огорчение, несогласное с его чувствами, возбуждало в нем дух прекословия, ропота против сказанных Ментором истин. Он возразил ему неблагодарностью в людях. Стоит ли труда, говорил, искать любви от людей, которые, верно, не воздадут тебе за то любовью, делать добро злым, чтобы они обратили тебе же во вред твои благодеяния?

– Неблагодарности нельзя не ожидать от людей, – спокойно отвечал ему Ментор, – но и затем не должно затворять от них сердца. Надобно делать людям добро не столько для них, сколько из любви к богам, учредившим служение людям. Добро содеянное не пропадает. Могут забыть его люди, боги помнят и награждают. Пусть, впрочем, народ будет неблагодарен: в толпе всегда найдутся немногие, которые умеют ценить добродетель. Наконец, и толпа, непостоянная и своевольная, рано или поздно отдает справедливость истинной добродетели.