Неизвестно - Марчук Год демонов

— Ни к чему этот пессимизм. И это все тревоги?

— Не совсем. Случай, о котором поведала мне моя медсестра, потряс меня до глубины души. Я без вашего, сударь, согласия дала ей слово.

— Интересно. Я слушаю.

— Я впервые столкнулась с подобным, хоть она сказала, что это уже не имеет никакого значения, не играет роли, потому как человека уже нет в живых. И сама медсестра унижена, разочарована в людях, в справедливости. Я ее понимаю. Я ей пообещала, не называя, сударь, вашего имени, что у меня есть отличный знакомый, умница, талант непревзойденный, смелый журналист, который в силу своего характера и принципиальности не оставит дело этого человека без огласки невзирая на то, что человек умер. Для него, сказала я ей, нет запретных и закрытых тем, нет авторитетов, даже если сам Бог поступит неправильно, против правды, он восстанет и против Бога.

— Умно. Мне приятно слышать это от тебя. Как никогда я чувствую в себе прилив сил и вдохновения.

— Я знала. Я ее убедила. Я с трудом, но убедила, она никому не верит. И она поверила. Во-от, — Олеся достала из целлофанового мешочка папку. — Она ее принесла вчера. Вот эту папку с бумагами умершего, как она сказала, убиенного системой. Это ее родной дядя. Я весь вечер читала эти обжигающие листы и ужаснулась. Неужели такое возможно в нашем обществе? Неужели наш человек бессилен и беззащитен перед сильными мира сего? Я думала, оговор, мафия, террор — это все там, за бугром, в загнивающем капитализме. Чили, Южной Африке, Италии... Вы должны помочь. Я знаю, уверена, что это потрясет и ошеломит вас, как и меня.

— Что бы там ни было, я гарантирую, что это увидит свет через семь дней на страницах моей газеты, — спокойно и уверенно подвел он черту после ее темпераментной речи.

Олеся (почему-то руки ее дрожали) развернула газету, в которую была завернута зеленая папка. Ему показалось, что он где-то эту папку уже видел.

— Вот. Здесь вся жизнь человека, который верил, что правда и истина должны торжествовать. В конце телефон его племянницы, моей медсестры.

Любомир развязал серо-белую завязку, открыл и опешил: на первой стра­нице было написано «Н. И. Барыкин», номер телефона и домашний адрес.

— Я почему-то верю в успех. Мы должны победить, — загорелась Олеся.

Он заметил для себя, что она употребила слово «мы».

— Ты умница. Хорошо. Я детально со всем ознакомлюсь, и мы... все обмоз­гуем.

Он и не заметил, что тоже употребил слово «мы». Обычно он заключал коротким самоуверенным «я». Ему было стыдно признаться, что он с этим делом великолепно знаком.

— Я горжусь вами, сударь.

Она поцеловала его.

— Не перехвалите.

— Нет, горжусь и все...

До выборов оставалось две недели. Он не советовался с Камелией, она потеряла интерес к его работе. Пелена идеологической химеры развеивалась, к нему возвращалась решительность. Он просчитывал разные варианты: и оста­новил свой выбор на старом друге, корреспонденте «Литературки», который совсем недавно вышел из партии. Позвонил ему и вкратце обрисовал свою будущую статью. «Если принесешь завтра, она увидит свет за два дня до выбо­ров. Через неделю этот номер уже будет сверстан». В третьем часу ночи статья была готова и начисто отпечатана. Всю ее пронизывал мощный эмоциональ­ный заряд, который не смогла вытеснить оголенная, суровая правда... Он писал, как в былые времена, душой и сердцем. Рефреном проходила боль за жизнь простого человека, который прожил ее честно, с верою и ответственностью перед Богом, не сомневаясь, даже в горькие минуты унижения, что найдутся другие, которые будут жить по тем же законам. На них, совестливых и гордых, держится Отечество.

Эпилог

Теперь уже, дорогой читатель, трудно судить: возымела ли действие статья Горича, или предопределил исход Его Величество Случай.

Попалась писулька Николая Ивановича в руки бузотеру, завсегдатаю пив­ных ларьков заводскому грузчику, успевшему и в тюрьме посидеть, и страну поглядеть. Его с корешами со ступенек гастронома не столкнуть, неровен час, и зубов недосчитаешься. Не понравился крутому грузчику кандидат в депутаты «сытой мордой и хитрыми глазами», понравилось предупреждение Барыкина, в котором местный скандалист распознал, очевидно, знакомый и ему крик души. Грузчик смело и открыто в присутствии группы поддержки «выдавал» перед собравшимися кандидату. Никто не знает, из чего складывается неудача, удача распознается и самим человеком. Кандидатура Злобина в первом туре не набрала необходимого количества голосов. Последовало переголосование, в котором он проиграл беспартийному инженеру двадцати шести лет. Отно­сительно чисто, без альтернативы — сдержали слово, — прошел в депутаты Горностай, как и большинство его коллег из аппарата. И это, не исключено, добило завистливого ректора. Быстротечная форма рака, саркома, в одночасье свела его в могилу. Пережил он Барыкина всего-то на каких-нибудь полгода. Возглавить комиссию в Верховном Совете Горностаю не удалось, его не избра­ли и в состав этого совета. Унывать не пришлось. К осени он, к радостному удивлению семьи, получил от партии новое назначение: послом в одну из азиатских стран. Остался доволен, но не простил Любомиру, что тот, как пре­датель, изрядно пощипал и его в той предвыборной статье в «Литературке». И Любомир не больно-таки убивался, потеряв расположение и покровительство секретаря. Его негласно отдалили от партийной верхушки, слегка пожурил шеф, мол, надо было посоветоваться с ним, но и это не играло существенной роли. Горич подошел к зениту жизни. Он не искал в себе новое, неизвестное, он медленно возвращался к естественному своему «я». Переписал, чтобы пом­нить, в свой блокнот мудрое изречение Николая Ивановича: «На земле есть суд гражданский, людской, есть суд совести и суд Бога. И не прожить никому и дня, чтобы не ответить за свою жизнь перед этими тремя судами».

Любомир не сомневался в истинности этих слов, трагизм был в другом: как поздно приходят люди к пониманию их смысла.

Перевод с белорусского Натальи МАРЧУК.