Златан Ибрагимович - Я — Златан

Но в другие дни он бывал пьян. В моей памяти запечатлелись отдельные ужасные сцены той поры, и, становясь старше, я начал противостоять ему. Я не хотел поступать, как Сапко, и доводить до столкновений. Я говорил ему: «Ты слишком много пьешь, отец», и между нами происходили какие-то жуткие (и порой бессмысленные, если сказать по правде) ссоры. Но мне хотелось доказать, что я могу говорить от своего имени, тем более что дома у нас царил ужасающий беспорядок.

При этом он ни разу меня и пальцем не тронул. Однажды он поднял меня на пару метров ввысь и швырнул на кровать, но это произошло из-за какого-то проступка в отношении его сокровища Санелы. В душе он был милейший человек на свете, и только сейчас я осознаю, какую нелегкую жизнь он прожил. «Он пьет, чтобы заглушить свою печаль», — говорил мой брат, но это была не вся правда. На отца сильно повлияла гражданская война в Югославии.

Для меня эта война была чем-то загадочным. Я ничего о ней не слышал, поскольку окружающие старательно оберегали меня от этого. Я даже не мог взять в толк, зачем мать и сестры надели все черное. Это выглядело необычно, словно какая-то модная фишка. На деле это был траур по нашей бабушке, погибшей во время бомбардировки в Хорватии, и все скорбели о ней, все, кроме меня, которому ни о чем не было известно, разницы между сербами и боснийцами я никакой не видел. Но хуже всех приходилось моему отцу.

Он родом из Биелины, города в Боснии. Там он работал каменшиком, там жила его семья и старые друзья. И вот теперь этот город внезапно превратился в ад. Биелина сильно пострадала, и совсем неудивительно, что отец снова стал называть себя мусульманином. Сербы заняли город и расправились с сотнями боснийцев. Подозреваю, отец знал многих из них. Его семья была вынуждена бежать. Коренное население Биелины покинуло город, а сербы заняли опустевшие дома, в том числе и дом моего отца. Кто-то чужой запросто зашел в дом и поселился в нем. Я понимаю, почему у отца не оставалось на меня времени, особенно вечерами, когда он сидел перед телеэкраном в ожидании новостей или телефонного звонка с родины. Война полностью поглощала его, и он стал одержимым просмотром новостей. Он сидел один, пил и скорбел, слушая свою юго-музыку, а я старался уйти на улицу или в гости к матери. Там был иной мир.

Если дома у отца были только мы вдвоем, то у матери все напоминало балаган. Приходили и уходили какие-то люди, раздавались громкие голоса и хлопали двери. Моя мать переехала на пять этажей выше в том же доме по адресу: улица Кронман, дом 5а. Этажом выше жила уже упоминавшаяся мной тетя Ханифа, или Ханна, как я ее звал. Я, Кеки и Санела были очень близки. Мы прекрасно понимали друг друга. Но и дома у матери не обошлось без ложки дегтя, если не сказать покрепче. Одна из моих сводных сестер все глубже увязала в наркотическом болоте, и мать уже шарахалась от каждого телефонного звонка или непрошеного гостя на пороге. «Нет, нет, нет, — произносила мать примерно следующее, — мало у нас было неприятностей?! Что теперь? Она уже повзрослела и взялась за ум, и категорически против любых наркотиков». Некоторое время спустя после этого разговора она подзывает меня с ошарашенным видом со словами: «Там, в холодильнике, наркотики!». Я тоже завожусь: «О Боже, наркотики!». Вспоминаю ее реплику («Никогда больше») и подзываю Кеки с гневными словами: «Какого черта в мамином холодильнике делают наркотики?». Он не понимает, о чем я, и пожимает плечами. И тут выясняется, что она имела в виду снюс (шведский жевательный табак — прим. пер.).

Успокойся, мама, это всего лишь снюс.

Тоже дрянь, — недовольно парирует она.

Эти годы заметно состарили ее, и мы должны были стараться вести себя лучше. Но мы не знали, как это. Мы привыкли к грубости. Довольно скоро сводная сестра со своими наркотиками съехала с квартиры прямиком в реабилитационный центр. Потом она неоднократно срывалась и снова окуналась в это дерьмо, а мать выставляла ее за порог, и так по кругу (подробности мне не известны). В любом случае, все это было тяжело, но так уж заведено в нашей семье: мы привыкли ругаться, делая это довольно театрально и произнося фразы наподобие: «Я больше никогда не хочу тебя видеть!».

Помню один случай, когда я был в гостях у этой сестры в ее маленькой квартирке. Кажется, тогда был мой день рождения. Я прикупил ей какие-то подарки, а она была очень доброжелательна и гостеприимна. Но когда я направился в ванную, она в панике остановила меня, прокричав: «Нет, нет!». А затем протиснулась в дверь и начала судорожно что-то переставлять. Естественно, я почувствовал что-то неладное. Здесь таился какой-то секрет. И подобное происходило не однажды, но многое держалось от меня в тайне, и я продолжал заниматься своими делами — велосипедами и футболом, а также мечтал стать похожим на Брюса Ли и Мухаммеда Али, моих кумиров.

Еше в бывшей Югославии у моего отца был старший брат. Его полное имя было Сабахудин, но все звали его Сапко (моего старшего сводного брата назвали в его честь). Сабахудин был боксером, настоящим талантом. Он выступал за боксерский клуб «Раднички» из Kparyeваца, стал в его составе чемпионом Югославии и был привлечен в национальную сборную. Но в 1967 году, когда парню было всего двадцать три и он только что женился, Сабахудин утонул в реке Неретва. Там были коварные течения, и, по всей видимости, у него возникли проблемы с сердцем или с легкими. Течением его затянуло вглубь, и он захлебнулся. Можете себе представить, каким ударом это стало для семьи?! После того трагического случая мой отец стал настоящим фанатом бокса и единоборств. Он собрал видеозаписи боев, не только с участием покойного Сабахудина, но и великих Али, Формена и Тайсона. Кроме того, на этих старых записях были все трюки Брюса Ли и Джекки Чана.

Именно эти пленки мы и просматривали, когда собирались у телевизора. Шведское телевидение было отстоем. У нас оно не пользовалось авторитетом. Мы жили в совершенно другом мире. Впервые я посмотрел шведский фильм уже в двадцатилетием возрасте, а о шведских героях или спортсменах (вроде Ингемара Стенмарка и ему подобных) и понятия малейшего не имел. Зато я знал, кто такой Али! Вот это была легенда! Он делал то, что считал нужным, невзирая на мнения людей. Он никогда не извинялся, и это я навсегда запомнил. И решил: это мое. Вот кто был понастоящему крут. Этот парень гнул свою линию. И это был пример для подражания, так что я взял на вооружение какие-то вещи, типа — я круче всех. В Русенгорде нужно было держаться уверенно: если вы слышали у себя за спиной какую-либо гадость (самыми худшими для парня считались прозвища, связанные с женской анатомией), то уже не имели права отступать.

И все же, несмотря на суровые нравы, стычки между нами были редкими. Не надо забывать, что Русенгорд был один против