Ольга Горовая - Бабочка

Брат представлял «мою фирму» в этом городе, помогал связываться со мной тем, кому было надо, улаживал мелкие конфликты, следил за делами. Ясно, я не позволял ему углубляться – он отвечал за семью. За Свету. И я не хотел, чтобы в случае чего, на Сашке было что-то уж слишком глобальное, от чего будет сложно откупиться.

Мог ли Сашка захотеть большего и затеять что-то в обход меня с Малым, за что его и пустили в расход? Я в этом сомневался. При всей паскудности моего мира, брату я верил. И почти не сомневался. Но ведь рассматривал все же этот вариант.

Ладно, я должен был рассмотреть и допустить любой расклад.

Или же смерть моей семьи – наезд Малого на меня? Так или иначе, его уже искали мои люди. И не только мои. Крымские, недовольные подобным гастрольным самоуправством на их территории, тоже подключились, злые из-за того, что Малый пихнул их под лишнюю шумиху, по факту, подставляя в этом деле. Пытаясь по типу все свалить на них.

Думалось не особо хорошо. Боль от гибели брата никуда не делась. И племянника я любил. Мысль о том, что больше я их не увижу - выедала мозги. И истерика Светы.

Я понимал, что это, возможно, нормально, учитывая ситуацию. Но меня просто конкретно телепало из-за ее состояния. А я даже не мог напиться, как следует. Мои мозги были нужны мне самому же в трезвом и вменяемом состоянии. И все-таки, помянуть брата и племянника я был обязан. Потому поднялся и пошел на кухню, где сейчас сидели Макс и Гарик. Они не пили, их бы в шею погнали, если бы парни вздумали напиться, пока исполняли мои поручения или охраняли Свету. Но бутылку водки Макс должен был купить, когда мотался за едой.

Выпивка действительно стояла на столе в запотевшей, определенно охлажденной бутылке. Сами парни сидели около пустых тарелок, медленно цедя чай. Я подумал о том, что Света так и не поела, уснула голодной. Хотя, ей сейчас не до еды, однозначно.

Налив стопку, набор которых шел «в комплекте» к квартире, как и прочая дребедень, я одним махом опрокинул горькую в себя, мысленно пожелав брату и Лешке «царство небесное». И медленно отставил рюмку, подумав о том, что если это самое «царство» и правда есть, то мать меня точно проклинает за то, что угробил ее сына и внука. И сам «кривой дорожкой» пошел, покатился, как яблоко от поганой яблони. И Сашку за собой потащил, поганец.

Не имея ни малейшего представления о моем самобичевании, Макс тихо щелкнул зажигалкой, прикуривая. По кухне потянуло дымом. Следом прикурил и Гарик. Мы не разговаривали, все уже обсудили, что знали. Закурить мне парни тоже не предложили. Они и не знали, что я когда-то курил, тогда еще просто не работали под моим «началом». А я вдохнул этот горький и резкий дым полной грудью. После водки, со всеми этими гребаными мыслями, сигаретный дым разбудил такое желание закурить, что аж горло перекрыло. Давно такого не случалось. Развернулся и вышел из кухни, возвращаясь к своему месту на диване перед включенным без звука телевизором.

Я бросил курить тринадцать лет назад. Не без того, чтоб выкурить сигару-другую, когда к этому располагала обстановка на встречах с серьезными людьми. Но вот так, как когда-то, уже не курил. Завязал в один момент, из-за того, что одна четырехлетняя девчонка забралась ко мне на колени, когда я приехал в гости брату. И дрожащим голоском, картавя, смотря на меня огромными чернющими и влажными глазами запричитала:

- Позалуста, позалуста, блось каку, дядя Сележа, блось! Я по телеку видела, от этого умилают! – Она так цепко ухватилась за мою шею липкими ручонками, что я закашлялся, поперхнувшись дымом.

Это привело малышку в такой ужас, что она вся задрожала, видно решив, что я прям сейчас окочурюсь. Я ощущал дрожь, бьющую ее крохотное тельце так, будто это меня колотило.

И я дал Свете слово, что уже бросил.

Понятия не имею, помнит ли она о той своей просьбе. Но я-то помню.

Несмотря на всю паскудность дня, вопреки противному и гадкому горькому привкусу во рту, не от водки или дыма, от вины и самоедства, я улыбнулся этому воспоминанию. И не имея больше сил думать и прикидывать, обвиняя себя каждым допущением, прибегнул к верному средству, которое спасало меня в самых хреновых ситуациях. Откинувшись на спинку дивана, я запрокинул голову, закрыл глаза и стал «извлекать» из своей памяти настолько ценные и дорогие мне воспоминания, о которых никто не знал, что в груди что-то сразу разжалось. Словно ослабло давление реальности, в которой я уже не мог вернуть Свете отца и брата. Ну и мать тоже.

Впервые я увидел Свету, когда ей только стукнуло восемь месяцев. Ну, знаете, эти ненормальные молодые родители первый год не то, что месяцы, дни и недели считают. Вот так вот, когда я отправлялся на отсидку своих восемнадцати месяцев, по Динке еще и угадать ничего нельзя было, а вернулся с зоны уже «дядей».

Нет, ясно, Сашка мне рассказывал потом, писал на зону. И о том, какая Дина классная, и как он ее обожает. И что не может не жениться на ней, ведь влюблен по самые уши (ну, короче, чтоб проще и понятней, женились они по залету). Может, если бы я на тот момент был дома, отговорил бы брата, как-то уболтал бы, ну уж очень меня Динка раздражала своим расчетливым блеском в глазах и тем, как при виде меня нос воротила, вчухивая Сашке, что его брат с криминалом связался и стоит оборвать с ним всякие связи. Зато те денежки, что я Сашке давал на жизнь, она тратить не брезговала никогда.

В общем, ладно, не я теперь ей судья. Тем более, что по факту я и правда влез в это дело «по самое не могу». Такой уж уродился, видимо, как не раз вздыхала мать, утирая горькие слезы разочарования и обиды. Но все равно любила меня.

А я что? Ну не по мне, порывистому, горячему, жаждущему всего и сразу еще в шестнадцать лет, был долгий путь с университетами и нудным вкалыванием. Тем более не мое было торчание у станка на каком-то задрыпанном заводе. Куда более привлекательным и реальным мне виделся иной вариант. А уж в тех реалиях нашего государства…

Еще пацаном я потихоньку, не наглея, прибился к «правильным» людям. Всегда помогал, чем мог, не воротил нос и ничего такого из себя не строил, и они меня не забывали. Потому, когда мне предложили взять на себя то, чего не делал, чтобы прикрыть одного «хорошего» человека, с гарантией, что обо мне потом позаботятся и возьмут в оборот, прикроют на зоне, да и после досрочного за примерное поведение, шанс дадут, потому как парень я перспективный – согласился не раздумывая. Хоть самому только восемнадцать стукнуло. Одноклассники по университетам и гарнизонам с призывом разъезжались, а меня в СИЗО упрятали.

Вероятно, этим я разбил сердце матери в первый раз, но не в последний. Впрочем, на тот момент меня больше волновало то, что уходя на зону, я оставлял семье деньги, которые мне за все это дали. Таких денег никакой студент и на трех работах не заколотил бы.