Г. Бюргер - Приключения Барона фон Мюнхгаузена

Точно так же в другой раз на меня с такой стремительностью набросился страшный волк, что мне ничего не оставалось делать, как инстинктивно сунуть кулак прямо в разинутую пасть. Для большей верности я проталкивал кулак все глубже и глубже, так что рука моя по самое плечо ушла внутрь. Но что было делать дальше? Не стану утверждать, что такое беспомощное положение было мне уж очень по душе. Ведь представьте себе только я был лицом к лицу с волком! Мы поглядывали друг на друга без большой нежности. Стоило мне вытащить руку назад — и зверюга с еще большей яростью накинулся бы на меня, это можно было ясно и отчетливо прочесть в его горящих злобой глазах. Короче говоря, я ухватился за его внутренности, вывернул их наизнанку, как рукавицу, затем швырнул его на землю и оставил там лежать.

Однако такую штуку я не решился выкинуть с бешеной собакой, которая вскоре после этого погналась за мной в одном из узеньких переулков Санкт-Петербурга. «Тут уж беги что есть мочи!» — подумал я. Чтобы легче было

удирать, я скинул с себя шубу и поспешно укрылся в доме. За шубой я затем послал слугу и приказал повесить ее вместе с другим платьем в мой гардероб. На следующий день меня до смерти напугали крики моего Иоганна. «О боже! — вопил он. — Господин барон! Ваша шуба взбесилась!» Я поспешно побежал к нему и увидел, что все мое платье раскидано и растерзано в клочья. Парень выразился очень метко: шуба именно взбесилась. Я вбежал в то самое время, когда она набросилась на мой прекрасный парадный костюм и принялась безжалостно таскать его по полу и трепать.

Во всех этих приключениях, господа, из которых мне удавалось благополучно, хоть иногда и в последнюю минуту, выпутаться, мне на помощь приходила случайность, и я, обладая присутствием духа и мужеством, заставлял ее служить мне. Все это, вместе взятое, и создает, как известно, удачливого охотника, моряка и солдата. Зато достойным всяческого порицания следовало бы считать неосторожного охотника, адмирала или генерала, который полагался бы только на случайность или на свою счастливую звезду и не заботился бы о необходимом совершенствовании своего ремесла, а также не вооружился бы всеми средствами, которые способны обеспечить успех. Лично я такого упрека не заслуживаю, ибо всегда славился как высокими качествами своих лошадей, собак и ружей, так и особым умением этим пользоваться. Поэтому я могу гордиться, ибо в полях и лесах долгие годы будет жить слава моего имени. Я не собираюсь во всех подробностях расписывать свои конюшни, псарни или свой оружейный склад, к чему обычно склонны лошадники, охотники и собачники благородного происхождения. Все же две мои собаки так отличились, служа мне, что я никак не могу их забыть и хочу, пользуясь случаем, хоть вкратце упомянуть здесь о них. Один из моих псов, легаш, был так неутомим, внимателен и осторожен, что все видевшие его завидовали мне. Я имел возможность пускать его в дело и днем и ночью. Когда темнело, я вешал ему на хвост фонарик и мог охотиться так же хорошо, если даже не лучше, чем при дневном свете. Однажды (это произошло вскоре после моей женитьбы) жена моя выразила желание принять участие в охоте. Я поскакал вперед, чтобы высмотреть что-нибудь подходящее, и вскоре мой пес замер перед стаей в несколько сот куропаток. Жду я, жду свою жену, которая в сопровождении моего адъютанта и конюха выехала сразу вслед за мной, но никого не было ни видно и ни слышно. В конце концов я забеспокоился и повернул назад. Примерно на полдороге внезапно до меня донесся жалобный плач. Казалось, плач раздается совсем близко, а между тем куда ни глянь — не видно ни живой души. Соскочив с коня, я приложил ухо к земле и тогда не только услышал, что плач доносится из-под земли, но и совершенно ясно уловил голоса моей жены, моего адъютанта и конюха. И тут я заметил недалеко от себя вход в угольную шахту, и у меня, к сожалению, не могло быть сомнения в том, что моя несчастная жена и ее спутники провалились в эту шахту. Пустив лошадь в карьер, я понесся в ближайшую деревню за углекопами, которым после очень длительной и трудной работы удалось извлечь пострадавших из ямы глубиной в девяносто сажен. Первым они вытащили конюха, затем его коня, затем адъютанта, за ним его коня, потом мою жену и, наконец, ее турецкую лошадку. Самым удивительным во всей этой истории было то, что при таком страшном падении люди и лошади остались, если не считать нескольких незначительных царапин, невредимыми. Но испуг они пережили ужасный! Об охоте, как вы легко можете себе представить, уж и думать не приходилось, и так как вы, надо полагать, за этим рассказом забыли о моей собаке, то не удивитесь, что и я не вспомнил о ней. Служебные обязанности заставили меня на следующее же утро отправиться в дальнюю поездку, из которой я вернулся лишь через четырнадцать дней. Не прошло и нескольких часов после моего приезда, как я заметил отсутствие своей Дианы. Никто о ней за все это время не побеспокоился. Слуги были убеждены, что она побежала за мной, и вот теперь, к великому моему огорчению, ее нигде не могли сыскать. Внезапно у меня мелькнула мысль: «А не осталась ли собака у куропаток?» Надежда и страх заставили меня немедленно помчаться к месту охоты, и — представьте себе! — к несказанной моей радости, оказалось, что собака стоит на том же месте, где я оставил ее четырнадцать дней назад! «Пиль!» — крикнул я. Она сразу бросилась вперед, и я одним выстрелом уложил двадцать пять куропаток. Несчастное животное, однако, так обессилело от голода, что у него едва хватило сил доползти до меня. Чтобы добраться с ним до дому, мне пришлось взять его к себе на лошадь, и вы можете поверить мне, что я с величайшей радостью согласился вынести такое неудобство. Благодаря тщательному уходу и заботе моя собака уже через несколько дней была весела и бодра, как прежде, а несколькими неделями позже она дала мне возможность разгадать загадку, которая без нее, вероятно, навеки осталась бы для меня неразгаданной.

Два дня подряд я гонялся за зайцем. Собака моя все вновь и вновь выгоняла его ко мне, но мне никак не удавалось точно прицелиться. В колдовство я не верю, — слишком много диковинного я для этого пережил, — однако моих пяти чувств было на этот раз явно недостаточно. Наконец заяц подвернулся так близко, что я мог выстрелить в него. Заяц упал, и что бы вы подумали я тогда обнаружил? Под брюхом у моего зайца было четыре лапы, а на спине — четыре других. Когда две нижние пары уставали, то заяц мой, как ловкий пловец, умеющий плавать и на животе, и на спине, переворачивался, и тогда обе новые пары несли его вперед с еще большей быстротой. Никогда после не приходилось мне встречать такого зайца, да и этот не попался бы мне, не обладай моя собака подобными совершенствами. Она настолько превосходила всех представительниц своего рода, что я, не задумываясь, присоединил бы к ее кличке эпитет «единственная», если бы принадлежавшая мне борзая не оспаривала у нее эту честь. Эта собака отличалась не столько своим сложением, сколько необычайной быстротой бега. Если бы вам, милостивые государи, пришлось видеть ее, вы были бы, несомненно, восхищены и не удивлялись бы тому, что я так любил ее и столь часто с ней охотился. Ей пришлось, служа мне, бегать так быстро, так часто и подолгу, что она стерла себе лапы почти по самое брюхо; поэтому в последние годы ее жизни я мог пользоваться ею только как таксой. Но она и в этой роли прослужила мне не один год.