И. Уварова - Глина, вода и огонь

Делали из глины огромные амфоры — сосуды с острым дном и крошечными ручками, будто заломленными над головой. Амфоры не могли стоять, как кувшины, зато они лежали на боку, плотно сцепившись одна с другой, и не лопались, если по ним ходили люди; были они удобны для перевозки на кораблях, и возили в них оливковое масло и вина.

Амфору, конечно, не подавали к столу. Из нее вино черпали глиняным черпаком — киафом. Вино лили в сосуд, который назывался кратер, в кратер же лили и воду, чтобы смешать вино с водой.

А уж пили из всяческих чаш, и чаши были различные: скифосы, котилы, конфары, ритоны, мастосы, килики.

И были еще фиалы, в которых носили масло для возлияния богам.

И были еще кувшины, которые выдавались в премию на разных состязаниях — предки кубков, которые до сих пор служат спортивным призом.

И были гидрии — кувшины с тремя ручками, которые женщины несли на голове, когда шли за водой к источнику.

И лекифы — флаконы, в которых хранилось масло.

И светильники в виде маленьких сплющенных кувшинчиков, в которые наливали масло и опускали фитиль.

И еще эпинетроны — глиняные наколенники, которые применяли при работе ткачихи.

И всевозможные вазы с росписью, большие и малые, с изображением людей, богов, битв и событий, описанных в мифах.

Греки передавали друг другу чаши, а мальчики и рабыни наливали из кратеров в чаши напиток, поэтому во время пира посуда все время была в движении. И при пляшущем неверном блеске светильных огней казалось, что движутся на стенках сосудов гибкие маленькие фигуры, и пляшут красные танцовщицы в развевающихся красных одеждах и черный Дионис [22], бог вина, откинув черный плащ за плечи, поднимает маленькую черную чашу, и черная богиня Афина возносит над головой тонкое черное копье…

…Когда рисунок подсыхал, посуду отправляли в печь и замуровывали отверстие глиной.

И пока старик подходил несколько раз к печи, беспокоясь, не повредил ли огонь его керамос, у ограды его дома толпились бродячие певцы, несносный и наглый народ.

И они пели так:

Ну что за люди! Хохочут, дразнят гончара, а старик хоть и грозит кулаком, а все-таки посылает pабa, чтобы тот дал им немного денег. А сам шепчет, обращаясь к богам.

— Не слушайте их. Мало ли что скажут неразумные люди!

Надо будет отнести самую большую фиалу Афине-Палладе, на всякий случай.

А Евтимид пусть распишет лучшую вазу так, чтобы было там изображение Афины в глазастом шлеме, с совою на плече и змеею — знаком мудрости — возле стройных ее ног, обутых в легкие сандалии.

Слышишь, Евтимид?

Да, Евтимид, конечно, распишет лучшую вазу на тонкой ножке и на квадратной подставке, вазу с маленькими, подобными улиткам, ручками, красную вазу. Он набросает беглый рисунок, а после распишет.

И Евтимид окунает кисть в черный лак, который сделал он, смешав глину с кремнеземом, содой и закисью железа.

Он зажимает вазу между колен и рисует на ней, держа кисть или перо бекаса между средним и безымянным пальцами, а противоположный конец придерживает большим и указательным пальцами левой руки.

Красные вазы с черным рисунком делает он и черные с красными. Черные окунает он в лак и после острым резцом процарапывает тонкий рисунок.

Он рисует Афину-Палладу с копьем и в красивой одежде из множества складок. Лицо ее гордо, прекрасно и строго. Руки сильны и тонки, и не носит она ни кольца, ни браслета.

— Стройные ноги, земли не касаясь, ступают: ноги богини, которая вечно юна и сильна и не знает, что значит усталость… Понравится ли тебе моя ваза, Афина? Оценишь ли ты скромный труд мой? Я и старик наставник мой, гончар, сотворили ее, чтобы воспеть тебе славу. Да будет угоден тебе труд мой, ибо он — единственная моя отрада с тех пор, как честный воин, но бездарный художник Евфроний лишил меня той, которую старый гончар пред назначил мне в жены.

Она все смотрит и смотрит на профиль его, сотворенный из глины на стене дома. Она и ночью с глиняным светильником в руке крадется тихо, как тень, чтобы взглянуть, не ожил ли ее глиняный Евфроний.

Я же стараюсь изгнать черную зависть из сердца тем, что черный рисунок на вазе рисую все лучше и лучше. И все же…

…И все же он ничего не мог поделать с собой и на лучшей своей вазе написал так:

Ваза была найдена тысячу лет спустя в земле Греции, неподалеку от деревни, где горбоносые и черноволосые крестьяне, похожие на турок и говорящие на языке, несколько отличном от того на котором говорил старый гончар, грек, о котором мы сейчас рассказывали, надумали копать колодец, чтобы женщинам не приходилось ходить за водой к ключам. Никто не удивился, когда лопата землекопа стала выбрасывать из ямы черепки вместе с комьями серой иссохшей земли. К черепкам, к обломкам, к монетам привыкли — их находили взрослые, взрыхляя огород, и дети, копая червей для рыбной ловли.

Когда черепки попали в руки знающим людям, их очистили от праха времен, бережно натерли всякими снадобьями, чтобы вернуть хоть немного блеска черному лаку рисунка, и склеили вместе, добавив недостающие куски с помощью специальной массы.

Эта ваза, как и другие, оказалась в музее, эту вазу, как и другие, спрятали под стеклянный колпак, и отныне она охранялась законом и стала гордостью музея, в который она попала.

Вазы выкупали, выменивали, выкрадывали у греков или просто отнимали. Вазы заворачивали в материю, в траву, в вату, прятали в ящики, везли по морям и дорогам во всевозможные крупные города мира, и люди, приходившие в музеи, знали, что красная ваза с черным рисунком и черная ваза с красным рисунком созданы гончарами и художниками более двух тысяч лет назад и по сей день не родился еще ни гончар, ни художник, способный превзойти треков.

Греки знали цветные глазури египтян, голубую, розовую, желтую и позолоту, но не любили, чтобы их посуда была пестрой, и на стенках их ваз очень редко появлялись белая и пурпуровая краски. А черный краситель для глины назывался у них лаком, и рецепт этого лака они никому не передали, воссоздать же его заново никто не смог. Черные, как негры, люди, герои и боги нарисованы на красных вазах цвета раскаленного кирпича. И красные люди, герои и боги процарапаны на вазах, покрытых лаком, черным, как грифельная доска [23].