Катерина Мурашова - Афанасий Никитин

И. Горюшкин-Сорокопудов. Старая Русь

Словно разноцветные грибки рассыпаны маковки тверских церквей. На правом берегу девять церквей, а на левом — больше сотни! Над всем царит золоченый купол каменного собора — Спас Златоверхий.

Тверской кремль-крепость имеет вид треугольника. Самая длинная стена протянулась вдоль берега Волги, другая выходит к речке Тьмаке, а третью отделяет от посада глубокий сухой ров, поросший репьем и колючками. Стены кремля из бревен и жердей, обмазанных глиной. И церкви все, кроме Спаса, деревянные, и дома. Потому и горит Тверь часто. От одного дома занимается другой, от другого — третий… И так едва ли не треть города может выгореть. Береглись от пожаров, как могли. Только тепло в город придет, ходят по улицам Твери бирючи и кричат:

— Заказано накрепко, чтоб изб и мылен никто не топил, вечером поздно с огнем не ходил и не сидел, а для хлебного печенья и где есть варить — поделайте печи в огородах, подальше от хором; от ветру печи огородите и дубьями ущитите гораздо.

Бирючи— глашатаи князя. Громко выкрикивают на улицах и площадях его распоряжения и таким образом оповещают о них население города.

Ширванское царство занимало в то время область прикаспийского Закавказья. Главные города царства — Шемаха (помните Шемаханскую царицу в «Золотом петушке» у Пушкина?), Нуха, Куба и Дербент.

Вспомнил Афанасий и пожар лета 1465 от Рождества Христова. С него, если поразмыслить, и все его скитания начались. Стен кремлевских тогда огонь не тронул, но почти четверть посада превратилась в уголья. Пытались посадские люди пожар тушить, и от князя люди прибежали, да злой ветер разгонял огонь, нес с кровли на кровлю пылающие ошметья. Два дня и три ночи горела Тверь. Тогда и дом Афанасия сгорел почти со всем добром. Хорошо, жена Анфиса с детьми вовремя из дома выбежала, все живы-здоровы остались. Сам Афанасий на пожаре, чинов не разбирая, вместе с дворовыми людьми да слугами работал, руками да лицом обгорел, потом долго кожа клочьями слезала, язвами шла. Как поправился, стал думу горькую думать: как дела поправить, где денег взять, чтоб новый дом справить, сызнова дело торговое начать. Тогда-то и пришла в голову мысль: взять товару в долг и отправиться в Ширван. Там расторговаться, а, вернувшись, новый дом поставить — краше прежнего.

Ложась спать в наскоро возведенной избе, укрывшись лоскутным одеялом, Афанасий с женой мечтали о настоящих хоромах. Как наяву, представлял Афанасий свой новый дом. Три (обязательно три!) этажа — клеть, подклеть и терем для дочки. Крыльцо с пузатыми резными колоннами и крышей навесом. От крыльца вверх — парадная лестница. Ее перила, подпорки, кровля украшены резными петушками, солнышками, листьями, цветами и весело раскрашены яркими персидскими красками. Посмотришь — и душа радуется. Окна по фасаду с золочеными фигурками фантастических зверей, какие в книгах описаны. Афанасий сам резчикам объяснит, как резать.

Теперь уж не только в книгах, а наяву всяких диковинок повидал всласть.

Ставни, которыми окна на ночь закрываются, тоже можно пестро расписать, чтоб уж вовсе красиво было. Мыльню и поварню удалось от огня отстоять, там вода была, успели отлить, а вот конюшню, сенник и сарай для дров — все заново строить придется…

Сад-огород тоже от пожара пострадал. В огороде уж через две недели новая поросль пошла — на пепле все хорошо родится, а вот деревья когда еще восстановятся…

Пока в чужих странах был, наверное, уж и деревья выросли…

А у дома кустов сирени насадить. Дивно сирень росным утром пахнет, ни с чем тот запах не сравнить… Выйдешь летом к заутрене, глянешь на мир с крылечка расписного: солнышко восходящее на золотых куполах играет, колокол малиновым звоном душу гладит, сиреневый дух снизу восходит… Вот так бы и жить…

Афанасий до хруста сжал кулаки, глянул в узкое оконце. За окном стеклянная осенняя ночь, чужие смоляные запахи, откуда-то доносится визгливая перебранка на чужом языке да тоскливая песня припозднившейся цикады…

Поднялся, разминая пальцами затекшую спину, подлил из медного кувшинчика масла в светильник. Бросил взгляд на раскрытую тетрадь. Вспомнил, как учился читать-писать у дьяка Димитрия, желчного, болезненного человека, как тыкал Димитрий желтым пальцем в Псалтырь, хлестал Афанасия по плечам хворостиной и кричал тоненько, сердясь на нерадивость ученика:

В старом русском зодчестве подклеть — нижний, обычно нежилой этаж деревянного дома. Теремом называли и высокий богатый дом, и жилое помещение в верхней части такого дома.

Псалтырь— часть Библии, книга псалмов — религиозных песнопений.

На Руси посадом называли торговую часть города.

— Глаголь здесь, глаголь! Неужто не видишь, бестолочь! Первая буквица — глаголь!

Вслед за дьяком Димитрием вспомнилось и все детство, счастливое и беззаботное, в общем-то, время.

Отец Афанасия Никита Босой выбился в купцы из «походячих» торговцев, которые имели всего-то товару на полтинник, да и тот носили с собой. Умен и отважен был Никита, умел выгоду видеть и за себя постоять, потому и сумел к зениту жизни и денег скопить, и жениться, и лавку завести, и дом на посаде построить.

Сына родил поздно, оттого и любил его до безумия, и спрашивал строго.

Вспомнился строгий, неулыбчивый лик отца, обильная седина в густых волосах, в бороде, насупленные лохматые брови.

«Небось, я сам теперь вот так же выгляжу! Годы-то почти те же», — подумалось вдруг, и Афанасий снова устремился следом за воспоминаниями.

— Ты, Афанасий, моего дела продолжатель, — говорил Афанасию отец. — Сейчас должен учиться прилежно да к торговым делам с умом приглядываться. Разумеешь ли, что говорю?

— Разумею, батюшка, истинно разумею! — кивал Афанасий вихрастой головой, а сам прикидывал, как бы половчее да побыстрее сбежать на улицу к мальчишкам — в салочки да лапту поиграть.

— Так иди же урок повтори. А после обеда приходи в лавку.

— Да, батюшка, — понурившись, отвечал сын. Вот и опять некогда на улице погулять!

Жизнь в купеческом доме начинается рано. Летом с восходом солнца, зимой — часа за три до рассвета. Сутки делятся на две половины — день и ночь. Час восхода — это первый час дня, час заката — первый час ночи.