Сергей Анисимов - Путешествия П. А. Кропоткина

ми. Картина менялась с каждым мгновением. Вдруг появлялись

розовые лучи. Потом так же постепенно сияние переходило в

светлые, едва заметные зелено-голубые бисерные нити и так же

незаметно угасало, как начиналось.

В Иркутске он с удовольствием вспоминал эту

девятнадцатидневную дорогу без остановок на ночлег. За один год он сделал

два конца — от берегов Тихого океана до Финского залива и

обратно - - на баржах, лодках, верхом, в повозках и на санях и

лишь небольшую часть пути на пароходе и по железной дороге.

Так начал Кропоткин свои путешествия.

При встрече с русскими людьми, осевшими на берегах Амура,

он узнал, как велика их тяга к этим краям и землям. Но то, чем

был увлечен и что хорошо понимал двадцатилетний юноша

Кропоткин, было совсем чуждо в то время петербургским сановникам

и высшим государственным деятелям. Кропоткину стало ясно, что

интересы и мечты забайкальских казаков после присоединения

Амура к России сосредоточились вокруг нового, невиданного ими

края. От первых семей, поселившихся в верховьях Амура,

родственники получали известия, что они там хорошо устроились. Как

всегда бывает, доходили и иные слухи: сообщали о больших

трудностях, переживаемых на Амуре первыми поселенцами. Но жители

сурового Забайкалья знали, что по берегам Амура земли

плодородные и страна на Амуре благодатная. Только путь туда далек

и очень труден. Шли по горным, почти неизведанным тропам,

доступным только в летнюю пору года. После дождей, в непогоду,

они становились опасны и почти непроходимы.

Всем было ясно, что разыскать прямой, короткий путь к

Амуру — задача нужная и неотложная.

Должность чиновника особых поручений по казачьим делам

при штабе генерал-губернатора не удовлетворяла и тяготила

Кропоткина. Молодого исследователя увлекала мечта о новом

путешествии, и, вернувшись из Петербурга, он начал готовиться к

географическим исследованиям Маньчжурии.

Ему казалось недопустимым, что у порога Амура лежит

громадный край, «так же мало известный, как какая-нибудь африканская

пустыня».

* * *

Готовясь к далекому путешествию, Кропоткин не отказывался

и от служебных поездок по Сибири. Как-то ему пришлось

остановиться в одном из станков' на гористом берегу Иртыша, в пади,

то-есть в узком, расширяющемся к берегу ущелье. Поселок состоял

всего из пяти дворов. Они жались тесно друг к другу, одной

семьей, как все сибирские деревни. Кропоткина поразили там

высоченные старые сибирские кедры. Их было всего пять, по числу

дворов. Когда-то в этой пади был, очевидно, первобытный

кедровник. Пять сохранившихся великанов были живыми свидетелями

былого. Величественно стояли кедры, как мощные колонны в четыре

обхвата. Они тянулись к небу без ветвей до высоты примерно трех-

четырехэтажного дома. А вверху стройная крона поднималась к

небу, точно зеленая папаха. Высота этих кедров превышала раза в

три самые высокие деревья, которые когда-либо видел Кропоткин

в дворцовых парках окрестностей Петербурга или в помещичьих

имениях, где были столетние липы и трехсотлетние дубы. Поражали

грандиозность, стройность и мощь этих удивительных красавцев.

Все пять были похожи один на другого, как родные братья. Крона

каждого из них покрывала целиком весь двор. Двухэтажные избы

выглядели под ними, как избушки на курьих ножках.

Был жаркий июльский день, жгло солнце, а под кедрами

было прохладно, уютно. Хозяйка накрыла под кедром стол и

принесла самовар. Угощая Кропоткина, она с соболезнованием

спросила:

— Куда же это тебя несет, сердешный?

Слуга Кропоткина, простоватый парень, успел похвастать перед

хозяйкой княжеским званием своего барина и рассказать про его

«глупость», как он оценивал отъезд из Петербурга Петра

Алексеевича, оставившего придворную карьеру.

Кропоткин улыбнулся, поднял глаза к вершинам кедра и

сказал:

— А вот приехал к вам посмотреть этих удивительных

красавцев. Таких нигде не видел, а может быть, и не доведется никогда

увидеть.

— А мы их и не замечаем, — простодушно ответила хозяйка. —

Разве вот осенью, когда приходит время сбивать шишки с орехами,

тогда много хлопот принимаем из-за них. Вот погляди, сколько

шишек, — закинув голову, показала она на крону. — Поди-ка,

достань их!

Петр Алексеевич заинтересовался: в самом деле, как достать

орехи, висевшие на тонких разветвлениях огромных ветвей? Снизу

достать нельзя, по ветке к ним не долезешь — не выдержит,

сломается...

Хозяйка вынесла моток бечевки с подвязанной к концу гирькой

и объяснила, как сбивают кедровые орехи. Оказалось, надо

забросить маленькую гирьку, подвязанную на тонкой веревке, через ка

кую-нибудь из нижних ветвей толщиной в обхват, а то и больше.

Гирька повиснет, спустится, и за нее на веревке подтянут толстый

канат с петлей. По канату поднимаются на кедр, а там, ползая по

горизонтальным толстым ветвям, сбивают орехи длинным шестом

или чурками вроде тех, какими играют в городки. Только успевай

собирать шишки.

— Хлопотная это штука, — говорила хозяйка. — Наши парни

умаются больше, чем на полевой работе. А ведь надо сбить орехов

пудов десять, а то и все двадцать.

— Что же вы с ними делаете, зачем вам так много нужно? —

спросил Кропоткин.

— Как «что»? Грызем, на муку мелем, масло бьем.

— Двадцать пудов одной семьей не сгрызешь.

Хозяйка засмеялась наивности своего гостя:

— Как не сгрызть! Зима долгая, вечера длинные. Вот мы,

бабы, по вечерам из всех пяти дворов соберемся, зажжем лампу,

поставим блюдо с орехами, сколько можно насыпать в него, и играем

на деньги. Ставим по двугривенному, а когда разохотимся, то и

больше. Сидим кругом и грызем. Ядрышки жуем, а скорлупу

каждая на свою тарелку складывает. И так, пока все блюдо не съедим.

Тогда берем весы и взвешиваем скорлупу. У кого скорлупы

больше, тот выигрывает и забирает всю ставку. Иной раз часа два

грызем — кто скорей. А то, в праздник, глядишь — сядем и за второе

блюдо. И тут бывает, что поставим уже на кон по рублю. Это у нас

«сибирский разговор» называется. Уж никто не скажет ни одного

слова, чтоб не отстать. Орешки в рот так и летят, и скорлупу

выбрасываем, как белки.

— И подолгу так «разговариваете»? — спросил Петр

Алексеевич.

— Как случится. Пока мужики не разгонят или пока самим не

надоест.

О «сибирском разговоре» без единого слова Петр Алексеевич

рассказал в письме к брату. Потом ему не раз приходилось этот

«разговор» наблюдать даже среди городских сибирских дам —