Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фонтлерой

Только теперь, во время этого путешествия, мать Кедрика решилась сообщить ему, что они будут жить в разных домах. Когда он услыхал эту грустную новость, горе его было так велико, что м-р Хавишам не мог не одобрить мудрое распоряжение старого графа, чтобы мать жила по близости от сына и часто видалась с ним, так как очевидно было, что иначе мальчик не перенес бы этой разлуки. Но мать настолько мягко и любовно повела дело и сумела убедить сына в том, что они, в сущности, совсем не так далеко будут жить друг от друга, что ребенок, наконец, успокоился.

— Дом, где я буду жить, Кедди, совсем не далеко от замка, — повторяла она каждый раз, когда у них заходила об этом речь, — очень не далеко от твоего дома, и ты всегда можешь прибегать ко мне повидаться. И будет же тебе что рассказать мне! и как мы с тобой будем счастливы! Место это прекрасно. Твой папа часто говорил мне о нем. Он очень любил его, и ты его полюбишь.

— Оно понравилось бы мне еще больше, если бы ты была там, — сказал маленький граф, тяжело вздыхая.

Он мог лишь с недоумением относиться к такому положению вещей, которое заставляло Милочку жить в одном доме, а его — в другом.

Дело в том, что м-сс Эрроль считала лучшим не говорить ему, почему должно было быть так, а не иначе.

— Я предпочитаю не говорить ему об этом, — сказала она м-ру Хавишаму. — Он бы не понял как следует, а между тем это было бы для него тяжелым ударом; и я уверена, что его чувства к графу будут естественнее и дружественнее, если он не узнает, что его дедушка так восстановлен против меня. Он никогда не видал ни ненависти, ни жестокосердия, и ему было бы слишком тяжело сознание, что кто-нибудь может меня ненавидеть. Он сам так сильно любит, и я так дорога ему! Для него лучше будет ничего не говорить ему, пока он не вырастет, да лучше это будет и для графа. Это явилось бы лишь преградой между ними, несмотря на детский возраст Кедди.

Таким образом Кедрику стало известно лишь то, что существует какая-то таинственная причина такого порядка вещей, которую ему еще не понять, но которая объяснится со временем, когда он будет старше. Он был удивлен; но, в конце- концов, эта причина перестала его заботить. После многих разговоров с матерью, где она старалась всячески утешить его, рисуя перед ним светлую сторону картины, темная сторона ее начала постепенно сглаживаться. По временам, однако, м-ру Хавишаму доводилось видеть его сидящим в одной из привычных своих поз и устремившим задумчивый взор на море. При этом нередко можно было подслушать вырывавшийся у него тяжелый вздох.

— Не нравится мне это, — сказал он раз м-ру Хавишаму, беседуя с ним, как всегда, в очень почтительном тоне. — Вы не знаете, как сильно мне это не нравится; но на свете много бывает неприятностей, и приходится переносить их. Мэри так говорит, и я слыхал это же и от м-ра Хоббса. И Милочка хочет, чтобы мне нравилось жить с дедушкой, потому что, вы знаете, у него все дети умерли, а это очень грустно. Жалко бывает человека, у которого все дети умерли, и один был убит.

Всем знакомившимся с маленьким лордом особенно нравился, между прочим, тот серьезный вид, с каким он вступал иногда в разговор. Эта серьезность, при выражении полной невинности на его детском лице, с проскальзывавшими порою в его речи замечаниями, свойственными только взрослым людям, придавали ему необыкновенную привлекательность. Это было такое милое, цветущее создание, что когда он сидел, обняв колени своими пухлыми ручонками, и с великою важностью вел какой-нибудь разговор, то слушатели его не могли налюбоваться им. Мало-помалу и м-р Хавишам стал находить большое удовольствие и развлечение в его обществе.

— Итак ты намерен попытаться полюбить графа? — сказал он.

— Да, — отвечал маленький лорд. — Он мне родня, а родных, конечно, нужно любить; кроме того, он был ко мне очень добр. Когда кто-нибудь так много для вас делает и хочет, чтобы у вас было все, чего вы ни пожелаете, понятно, что вы его полюбите, если он и не родня вам; а когда он вам родня и все это делает, то как же не любить его!

— Думаешь ли ты, — спросил м-р Хавишам, — что он будет любить тебя?

— Думаю, что будет, — сказал Кедрик, — потому что ведь и я ему родственник, да еще сын его сына, так как же вы думаете — конечно, он должен теперь полюбить меня, а то он не стал бы для меня делать все, что мне хочется и не послал бы вас за мною!

— О! — заметил адвокат. — Так ли это?

— Да, это так, — сказал Кедрик. — А разве вы не так же думаете? Конечно, дедушка полюбит своего внучка.

Не успели еще захворавшие морской болезнью пассажиры оправиться и выйти на палубу отдохнуть, как уже всякий, казалось, знал романтическую историю юного лорда Фонтлероя. Все с участием относились к мальчику, то бегавшему взад и вперед по пароходу, то гулявшему с матерью или с высоким, худым адвокатом, то вступавшему в беседу с матросами. Все любили его; всюду он приобретал себе друзей. Он очень охотно дружился. Когда мужчины, прохаживаясь по палубе, заставляли и его ходить с собою, он шагал рядом с ними бравой, уверенной походкой и с веселым оживлением отвечал на их шутки. Если с ним заговаривали дамы, то вокруг него всегда раздавался смех; стоило ему начать игру с детьми, и игра принимала характер самой громкой, оживлённой веселости. У него завелись самые сердечные друзья и между матросами; он слушал их чудесные рассказы о пиратах, о кораблекрушениях, о пустынных островах; научился сплеснивать канаты, оснащивать игрушечные корабли и приобрёл большие познания насчет марселей и грот-рифов. Разговор его принимал порою совсем матросскую окраску; однажды он заставил разразиться взрывом хохота группу дам и кавалеров, сидевших на палубе закутанными в шарфы и теплые пальто, тем, что своим неподражаемо милым, невинным тоном произнес:

— Черт возьми, какой нынче холодный день!

Он удивился, когда стали смеяться. Это матросское выражение было подхвачено им от одного «старого моряка», по имени Джерри, рассказывавшего ему историю, где это выражение употреблялось то и дело. Судя по рассказам о его собственных приключениях, Джерри совершил около двух или трех тысяч путешествий и каждый раз обязательно претерпевал крушение или попадал на какой-нибудь остров, густо населенный кровожадными людоедами. Принимая во внимание эти поразительные приключения, приходилось сделать тот необходимый вывод, что его жарили и съедали и скальпировали раз пятнадцать или двадцать, по крайней мере.

— Оттого он и такой лысый, — объяснял лорд Фонтлерой своей матери. — Когда тебя несколько раз оскальпируют, тогда волосы совсем перестают расти. Вот и у него они не растут больше с того последнего раза, как вождь парромавачикинцев снял с него скальп ножом, сделанным из черепа предводителя вупслемимкисов. Он говорит, что ему никогда не приходилось так плохо, как в этот раз. Он был так испуган, когда вождь замахнулся над ним своим ножом, что волосы встали у него дыбом, и такими торчащими и остались на скальпе; вождь и до сих пор носит этот скальп, очень похожий на головную щетку. Я еще никогда не слыхал о таких страшных приключениях, какие случались с Джерри. Мне бы очень хотелось рассказать о них м-ру Хоббсу!