Владислав Крапивин - Выстрел с монитора

— На даче, — буркнул мальчик. Не объяснять же ей.

Он отошел, снова уставился рассеянно на схему маршрутов… А может, есть другие автобусы в нужном направлении? Ну, пускай с пересадкой… Нет, ничего подходяще го. Только в двадцать тридцать пять пойдет «икарус» из Кохты. Но это в другую сторону.

В другую? Или…

На миг показалось мальчику, что вокруг все стало зыбким и таинственным. Эти окна, сводчатый гулкий потолок. И часы стучат громко и многозначительно. И сам он — будто во сне, когда видишь себя на незнакомом и запутанном пути. Ох, домой бы, не поддаться бы жутковатому соблазну неизвестной дороги… Но, оказывается, ничего от тебя не зависит.

А может, так и надо? Может, все — не случайно?

Старая кассирша смотрела из окошка, и на лице ее было теперь сочувствие. Добрая, наверно, бабка. Попросить, объяснить все — и устроит ночевать…

Мальчик, пугаясь собственного решения, спросил:

— А можно билет до Белых Камней? — И соврал, хотя старуха ни о чем больше не спрашивала: — У меня там бабушка, я у нее переночую.

Автостанция Белые Камни оказалась небольшой постройкой из силикатного кирпича: будка диспетчера и навес со скамейками для пассажиров. И — никого, лишь в будке играло радио.

Справа лежало поле, за ним виднелся поселок. Солнце было уже над самыми крышами.

Слева от шоссе подымался почти черный еловый лес. В него убегала тропинка. И мальчик понял, что она ведет к реке, к мысу. А куда ей еще вести?

Мальчик посмотрел вслед укатившему автобусу, пересек шоссе. Постоял у заросшего кювета и перешел его с ощущением, будто переходит границу. Колючие шарики на сухих стеблях предупреждающе куснули за ноги: одумайся, мол. Куда тебя несет?

Ох, а куда его несет? Зачем? Убедиться, что на мысу есть остатки города и форта? Тронуть за плечо бронзового Гальку? И… может быть, оставить на его плечах парусиновую куртку?

Но это все — зачем?

Хочется поверить, что сказка — не сказка? Или как-то оправдать для себя все отставания и опоздания? Или тянет, тянет к себе неведомое?.. Мальчик оглянулся на солнце, поежился и вошел в тьму леса.

После ясного вечера и в самом деле показалось — тьма. Небо вверху светилось, а среди стволов и веток — первобытный мрак. Тропинка еле виднелась. Она, эта тропинка, была твердая, натоптанная, но порой пряталась в кустах и травах, путалась между корней. То можжевельник, то какие-то листья с бритвенными краями царапали и резали мальчишку. Ветки щелкали по щекам и кепке. Мелкие сучья цеплялись за безрукавку.

И мальчик достал куртку.

Она оказалась ему ниже коленей. Вот хорошо-то… А рукава можно подвернуть, вот так… Для неласковых зарослей такой балахон в самый раз. Мальчик нервно усмехнулся: сбылось! «Кто тебя увидит в темноте»…

А если увидят, решат, что привидение. Но от мысли о привидениях стало совсем неуютно в этом сумрачном одиночестве.

Впрочем, сумрак был уже не таким густым, глаза привыкли. Из полумглы выступили громадные валуны, на них светился белый мох. Светились и березы — после черных елей пошел смешанный лес. Ярко выделялись пожелтевшие листья кленов. И тропинка стала хорошо различимой.

Это здорово, что есть тропинка. Без нее было бы совсем жутко, а так… Ох! Мальчик присел. Словно темный лоскут, бесшумно проплыла над ним громадная птица. Филин, сова? Откуда знать городскому мальчишке, впервые оказавшемуся в ночном лесу?

Да, но какой же он ночной? Внизу темно, а небо еще совсем светлое. Вон едва-едва засветилась первая звезда… А куртка — прямо как палатка: натянул на голову, запахнулся — и отгорожен от всего… Ну и пусть кто-то стучит за деревьями по сухому стволу. Пусть кто-то кричит печально и протяжно. Может, это вовсе не лесные жители, а катер на реке за мысом.

Тропинка сперва шла в гору, а потом побежала под уклон. И мальчик с радостью понял, что перевалил через вершину холма. И вот уже опять вверх — по кустам и мелколесью. Это значит, скоро обрыв, где стоял когда-то форт «Забрало»!

Сделалось совсем нестрашно, и сердце бухало просто от нетерпения. От быстрой ходьбы на подъеме…

Сосновый молодняк расступился, тропинка оборвалась у гранитных двухметровых зубцов. Сразу стало светло!

Широкие изгибы реки отражали ясное небо. В освещенных закатом лугах горстями были рассыпаны игрушечные деревушки. Желтели колокольни. Бежал по дороге-ниточке крошечный грузовик. А остров и в самом деле был похож на кита.

Мальчик отдышался. Торопливо расстегнул куртку. Одна пуговица оторвалась, он сунул ее в карман на шортах. Пальцы наткнулись на металлические денежки. Он вспомнил! Вытащил горсть мелочи, отыскал монетку «десять колосков», глянул на профиль мальчишки: «Принеси удачу!» И затем окинул взглядом кромку обрыва: где ты, Галька?

Скульптуры не было.

Камни, деревца, скальные зубцы…

Вот на этом месте (ну, точно же на этом!) стоял вчера мальчишка.

Или здесь?

Или на этом уступе?

Какая разница, нигде нет! А он-то, дурак, поверил…

И никаких следов форта, конечно, тоже не было. Даже остатков фундамента! Уж они-то должны были сохраниться.

С ощущением полной потери и обмана мальчик встал на краю обрыва. Понурый, неподвижный.

А куда теперь спешить? Обратно в темный лес?

Из лиловой дымки северного неба выступила круглая луна. Неяркая, темно-розовая. Было отчетливо видно, что это шар, планета. В другое время мальчик с удовольствием поразглядывал бы ее — такую неожиданно большую и близкую. Но теперь он смотрел на луну как на свидетельницу своей глупости.

Поверил, как дошкольник, небылице. Что его закрутило, понесло по этим берегам и лесам? Ехал бы сейчас в теплой каюте. Вон, как нормальные люди на том пароходе.

Пароходик, светясь ходовыми огнями, появился из-за поворота. В точности как «Кобург». Наверно, «Кулибин» или «Декабрист». Он подходил ближе, ближе и скоро стал виден уже не со стороны, а сверху. Звонко хлопали колеса. Из черного зева трубы тянулся жидкий дымок. Негромко играло радио. Там были люди, там было хорошо…

От толчка досады и зависти мальчик вздрогнул и сжал зубы. Размахнулся! Монетка «десять колосков» полетела с обрыва.

…Что-то звякнуло о палубу. Светлое небо отразилось в серебряном кружочке. Старый пассажир вздрогнул. Сидевший рядом мальчик быстро спустил со скамейки ноги и нагнулся. Но проходившая мимо буфетчица оказалась проворнее: присела, накрыла монетку ладонью:

— Это моя!