Жорж Санд - Великан Иеус

В первый раз почувствовал я, что теряю мужество. Я не спал по ночам, великан являлся мне более прочным, более живучим, чем когда-либо, сидящим на одном осколке камня посреди других, которые мне удалось оторвать от целой глыбы. При свете луны, слегка подернутой облаком, он представлялся мне пастухом, стерегущим стадо белых слонов. Я подходил к нему, влезал ему на колени и, цепляясь за его бороду, подымался до его лица и давал ему пощечины своим железным молотом.

— Пастух, — говорил он своим рыкающим голосом, — иди, ищи другое пастбище. Это мое навсегда, ты сам дал мне этих овец, — продолжал он, указывая на разбросанные кучи, — и я намерен кормить их на твой счет до окончания века.

— Это мы еще увидим, — возражал я. — Ты надеешься победить, потому что я один, хорошо, ты узнаешь, что может сделать один человек!

На другое утро я принялся за осколки утеса с таким жаром, что недели две спустя у великана не осталось ни одной овцы, и он опять выказал намерение уйти, сделав шаг к тому месту, где я хотел устроить из него плотину.

Однажды в воскресенье мать и сестры пришли повидаться со мной. У меня было расчищено все место, где случилось несчастье с отцом, луг был окопан канавкой, сочная трава зеленела, прекрасные водяные голубые колокольчики смотрелись в полосу воды. Я поставил деревянный крест на этом месте и сложил из камней скамью. Мать была очень тронута этим, она плакала и молилась и, осмотрев затем наше маленькое владение, четвертая часть которого была расчищена и зеленела, она призналась мне, что не ожидала увидеть такого успеха. Но когда, немного отдохнув, она пошла посмотреть нерасчищенные места, то пришла в ужас и умоляла меня удовольствоваться тем, что сделано.

— Ты можешь, — сказала она, — отдать в наем эту часть для пастбища твоим соседям внизу. Конечно, это будет очень небольшой доход, который все же лучше, чем безумная трата.

Я не соглашался, мать рассердилась немного и погрозила не давать мне более денег. Магелонна, сделавшаяся уже почти взрослой, заплакала из-за меня. Она держала мою сторону и ободряла меня. Она говорила, что хотела бы быть мальчиком и иметь силу, чтобы помочь мне. Ничто не казалось ей более прекрасным, как горы, она поклялась не выходить замуж за городского. Она всегда помнила нашу гору и мечтала возвратиться туда при малейшей возможности. Маленькая Миртиль ничего не говорила, но широко раскрыв свои голубые глаза, как куропатка прыгала между скал в каком-то восторге, который она чувствовала и выражала, не умея отдать себе в нем отчета.

Я приготовил маленький полдник из ягод с лучшими сливками старика Брада. Мы расположились на развалинах нашего дома, растроганные, печальные и радостные в одно и то же время. Мать простилась со мною, не обещав ничего, она много обнимала меня и не имела силы упрекать. Таким образом, я работал один до конца лета. Чем далее подвигалась моя работа, тем более я убеждался в предстоявшей мне трудности перенести эту гору каменьев, но тем усерднее продолжал я трудиться. Я уже не спускался с площадки, разве на короткое время в воскресенье. У меня было помещение, и я оставался в нем, вечера проходили у меня в чтении, письме и вычислениях. Роясь в обломках, я сделал драгоценное открытие: я нашел старый ящик, совершенно сохранившийся, в котором были различные рабочие инструменты, несколько вещей из хозяйства и отцовские книги, все разрозненные. Я читал и перечитывал их с большим наслаждением, не досадуя даже, когда мне приходилось остановиться на середине интересного приключения, которое продолжалось у меня в голове благодаря моей фантазии. Книги наполнены были чудесными подвигами, которые разжигали мой мозг и воспламеняли мужество. Мне нисколько не было скучно одному. Я научился делать вычисления цифрами относительно продолжительности моей работы. Я видел, что один только в несколько лет буду в силах привести к концу свое дело, но, что бы ни говорили, я пристрастился к нему. Великан так отлично был искрошен, что уже не пытался более собирать свои кости для прогулки. Я спал спокойно, он не мешал мне, разве изредка я слышал его стоны, похожие на мычание быка, соскучившегося на пастбище. Я заставлял его молчать, грозя порохом, зная, что он это ненавидит более всего. Тогда он умолкал, и я видел, что он был побежден и что должен был чувствовать себя в моей власти.

С наступлением зимы я устроился как и прошлый год и заработал больше. Мне было уже семнадцать лет, я вырос, и мускулы мои окрепли. Несмотря на мою молодость, мне платили как взрослому человеку. Один из господ, заправлявших работами, заметив меня, нашел, что я понятливее и настойчивее прочих рабочих, и полюбил меня. С тех пор он стал поручать мне такую работу, при которой я мог бы научиться чему-нибудь новому, он дал мне помещение в своем жилище и стол, и благодаря ему весною весь мой заработок сохранился. По окончании работ он оставил этот край и хотел взять меня с собою в качестве слуги и товарища, обещая устроить мою карьеру, но ничто не могло заставить меня покинуть мою площадку. Я возвратился туда, как только это позволил растаявший снег.

Почти вся скала была уже раздроблена. Мне оставалось работать на тачке. Она была нетяжела, но зато всего скучнее. Все это лето и следующие за ним, а затем и третье я провел за этой работой. Наконец, к концу пятого года в один прекрасный вечер разбитое на куски тело великана было окончательно снесено на расщелину ската горы и образовало прекрасную плотину, которая могла выдержать в самые суровые зимы напор льдов со всею массою песка, которую они увлекают с собой и которая, встретив точку опоры в разбитом великане, скопляется и увеличивает таким образом объем и крепость плотины. Луг, который я осушил посредством канав, выложенных камнем, имел сток в ложбине потока и без всякого удобрения давал великолепную траву. На нем было столько цветов, что он казался настоящим садом. Козы не приходили уже более сюда, потому что со второго же года я насадил снова буки, вырванные обвалом, и мои молодые деревца были уже сильны и покрыты густою листвой. Мало-помалу я вырвал папоротники и другие негодные травы, которые завладели было лугом, я их сжег и, удобрив землю их пеплом, превратил лишаи и мох в траву. Нагрузив последнюю свою тачку, может быть четырехтысячную, я остановился и не повез ее дальше, желая доставить сестре Магелонне удовольствие самой стащить ее, чтобы иметь право сказать, что это именно она закончила мою работу.

Тогда я стал на колени лицом к солнцу и возблагодарив Бога за мужество, которое Он поддерживал во мне, и здоровье, которое мне дозволило так успешно привести к концу начатое мною дело, на которое по словам многих могла бы быть потрачена вся жизнь человека. Мне же всего было двадцать один год. Я только вступил в совершеннолетие и уже окончил взятую на себя задачу! Впереди у меня была целая человеческая жизнь, чтобы наслаждаться моею собственностью и вкусить плод своего труда.