Ефим Чеповецкий - Сказочные повести. Выпуск пятый

Посмотрел он, а по земле странная птица расхаживает. Крыльями не машет, шея голая, с клюва красный лоскуток свисает. Идет и под свою песню приплясывает.

Так и дергается весь, будто его лихорадка трясет. Не видал еще Пыжик такого существа.

А был это индюшонок, сын своего папы-индюка, по фамилии Берлыдуля-Берлыдан. Сам он, конечно, тоже носил эту фамилию и очень гордился ею.

Папа-индюк был важной птицей: возле самого дома вертелся, из хозяйских рук пищу принимал. И ведал он во дворе всеми птичьими песнями и полетами, хоть сам ни летать, ни петь не мог. Вот и ходил он по двору сердитый, важный, словно надутая до предела камера: толкни — лопнет. А какие бы сложные вопросы ни решал, всегда одно говорил: «Берлы, берлы», — и точка.

Индюшонок с виду был весь в отца, только совсем уж никаким делом не занимался. Шатался целыми днями по двору, приплясывал и на всех свысока поглядывал.

«Вот это красавец, — думал Пыжик. — А пляшет-то как ловко!» И он тоже попробовал поплясать на ветке. Но ничего не вышло.

«Вот подружиться бы с ним, тогда и скучать не пришлось бы», — подумал он и прочирикал:

— Эй-эй, приятель! Лети ко мне в гости!

Индюшонок остановился, посмотрел наверх, смерил чижика взглядом и отвечает:

— Бир-бир! Этого еще не хватало! Стану я к тебе на ветки летать. Может, еще мошек с тобой ловить?! Мы, индюки, не такие птицы, мы не летаем, не поем, только пищу клюем!

«Ишь ты какой! — подумал Пыжик. — Как интересно!» Спорхнул вниз, на землю. Поравнялся с индюшонком, пошел рядом. Ходит, пыжится, шею вытягивает, чтоб хоть сколько-нибудь на него похожим быть.

— Давно бы так, — сказал юный Берлыдан. — Если хочешь важной птицей стать, имей со мной дело!

— А какой ты породы? — спросил Пыжик.

— Индюшачьей! Я — индюк!

— Чендюк?

— Футы-нуты, не чендюк, а ин-дюк!

— Я и говорю — чен-дюк.

— Чепуха! — сказал индюшонок. — Ты даже говорить-то правильно не умеешь. Только чик-чик да чирик…

— А-а я умею летать, — робко похвалился Пыжик..

— Э-э, летать не модно! Надо танцевать!

— А как?

— Вот так Смотри и учись! — И индюшонок начал припевать:

Эх, и трясло же индюшонка! Чуть надвое не переломило Ноги он выше головы задирал, головой мотал, как пустым шариком. Пыжик не удержался и тоже пустился в пляс, а поскольку новой песенки не знал, запел свою старую:

Скоро вокруг танцоров пыль столбом поднялась, и плясали они до тех пор, пока Пыжик не свалился на землю.

— Ну как? — с трудом переводя дыхание, спросил индюшонок.

— Здорово! — сказал Пыжик. — Я еще ни разу так не плясал!

— Это что! Это — пустяки! — Вошел в азарт Берлыдуля. — Я и не такое знаю, я совсем по-заграничному могу!

— Давай! Давай! — в азарте заорал Пыжик.

Индюшонка еще сильнее затрясло, а из его клюва, как горох, посыпались иностранные слова:

Не выдержал Пыжик такого темпа и язык высунул, Берлыдуля все плясал, пока не грохнулся как подкошенный и закатил глаза.

— Умирает! Спасите! — запищал Пыжик и, набрав из лужицы воды, брызнул на индюшонка.

Берлыдуля и не думал умирать. Он отряхнулся, вскочил на ноги и сказал:

— Я, кажется, поставил рекорд по заграничным танцам!

— Конечно, конечно! — согласился Пыжик. Ему стало очень весело. — А что мы еще будем делать?

— Что еще? — переспросил индюшонок, но предложить ничего не успел.

Он вдруг радостно подпрыгнул, что-то берлыкнул и ухватил с земли пестрый лоскуток.

— Берлы-берлы! Смотри, какая красивая тряпочка! Это очень модная тряпочка! Мы, индюки, любим пестрые вещи! — Он тут же приладил ее к хвосту и спросил: — Правда, она мне к лицу!

Хвост был далеко от индюшачьей головы, и Пыжик ничего по этому поводу не мог сказать. Однако, чтобы не терять дружбы с индюшонком, пообещал:

— Когда у меня будет цветной лоскуток, я тебе его обязательно подарю.

— Если очень захочешь, сможешь мне сегодня подарить.

— Но у меня же нет.

— А я тебе покажу, где взять.

— Покажи!

И индюшонок потащил Пыжика к дому. Он показал на раскрытое окно и сказал:

— Там, в человечьем гнезде, много цветных тряпочек, даже заграничные есть! Достанешь — будешь мне первым другом!

— А разве туда можно? Мама сказала «нельзя!».

— «Мама, мама»! — передразнил его индюшонок. — Значит, ты — маменькин сыночек. Значит, ты — трус! Нет, я вижу, из тебя индюка не выйдет!

Пыжику не захотелось прослыть трусом, и, кроме того, его очень разбирало любопытство: какое оно, это человечье гнездо? Он почувствовал, как внутри у него сработала маленькая пружинка, та самая пружинка, что у всякого мальчишки сидит внутри и толкает куда не положено.

Он взмахнул крыльями и в тот же миг очутился на подоконнике.

Пыжик сидел на подоконнике и вертел головой, словно это была не голова, а пропеллер. Он с любопытством разглядывал человечье гнездо, ибо так же, как ребята любят смотреть из окон на улицу, птенцы любят заглядывать через окна в квартиры. Для Пыжика это было вроде посещения музея. Все, что он видел в квартире, он видел впервые. К стенам были прибиты картины, на которых нарисованные птицы висели вниз головой и не шевелились. С потолка опускалось какое-то дерево, а на его ветках росли круглые стеклянные шары. Пыжик, конечно, не знал, что это люстра… Он спокойно уселся на одну из веток странного дерева, посмотрел сверху на стол. Там стояли стаканы, блюдца, хлебница, солонка, а посреди стола на тарелке лежала дюжина яиц.

«Здесь скоро вылупятся чижики!» — подумал Пыжик и слетел вниз. Над столом носились вкусные запахи, и Пыжик почувствовал, что хочет есть. «С чего бы начать?» — подумал он и подскочил к фарфоровой мисочке, в которой заманчиво поблескивали белые кристаллики. Пыжик клюнул раз, другой.

Но что это?! Язык начало жечь, дыхание сперло, и соленая горечь потекла прямо в горло. Хорошо, что поблизости оказалась лужица сладкого чая.

Но жажда открытий была сильнее страха, и уже через секунду Пыжик клевал крупицы пшенной каши вперемешку с белыми крошками.