Валерий Барабашов - Крестная мать

— У начальства, конечно, свои интересы, — хмуро отвечал офицер, но по тону его чувствовалось, что приказы своих командиров он не осуждает. — Но то, что я успел увидеть в Чечне… Нет, там иначе порядок не наведешь, поверьте на слово. Все вооружены, банда на банде, над русскими измываются…

— Что же они, эти «дерьмократы», сначала оружие там оставили, вооружили Чечню, а потом таких как Ванечка несмышленышей наводить порядок послали. Да и вас тоже, товарищ офицер, — не унималась Наталья.

— Ну ладно, Наташа, ладно, — стал мягко урезонивать разошедшуюся соседку Алексей. — Не на митинге… Вы расскажите, — обратился он к Леонтьеву, — как наш сыночек погиб?

— Да как, — стал рассказывать старший лейтенант. — Я думаю, он и сегодня был бы жив-здоров, если бы в тот день беда с этими чеченками не приключилась.

— С какими чеченками? — спросил Алексей удивленно.

— Да с обыкновенными, из Грозного, — офицер говорил тихо, но голос его слышали все. — Дело было к вечеру, сумерки такие синие, там быстро темнеет. Кругом — грязь, разбитые дома. Мы, рота наша, — в одном из полуподвалов сидим. Перестрелки в тот момент на нашем участке не было. Часа полтора назад… да, примерно, артиллерия наша и чеченская гвоздили друг друга, а мы, десантники, сидели, ждали команду. Тишина, никакого движения на улицах. Хоть и стемнело уже, но фигуры людей еще можно рассмотреть. Вот мы и видим: недалеко, по улице, — две женские фигурки с санками. Тащат что-то. Никто в них не стрелял. Да и зачем в женщин стрелять? Торопятся куда-то, бегут, ну и Бог с ними. Хотя тут им, в районе боевых действий, совсем делать нечего.

— А писали же, что все чеченцы в села ушли, к родственникам, — не унималась Наталья. — Что только наши, русские, и остались в Грозном.

— Ну, мать, я рассказываю как было, — невозмутимо и печально продолжал офицер. — Издалека нам, понятно, не видно, кто там пробирается по улице — русские женщины или чеченки. Потом все это выяснилось… Так вот, прилетела в этот момент откуда-то шальная мина. Может, наши пустили, может дудаевцы — кто теперь разберет! И мина эта разорвалась недалеко от женщин. Обе упали. И сейчас же детский крик на всю улицу. Да такой, что и сейчас в ушах стоит: «Помогите-е… Маму убили-и… Помогите-е…» Девочка кричала. И мы слышим, и чеченцы. Ваня вдруг вскакивает и бежит из нашего укрытия. Я ему вслед: «Морозов! Назад!» А он как не слышит. Вот сила какая-то парня подняла и понесла! Ему и другие кричали…

— Он у нас всегда других из беды выручал, — обронила Татьяна. — Уж так мы его воспитывали… Ванечка, сыночек, да что же ты не поберегся-а… — И снова упала на гроб, забилась в горьком плаче.

Женщины засуетились возле Татьяны. Офицер продолжал свой рассказ:

— Он, значит, выскочил и побежал по улице. Бежал как и положено: петлял, из стороны в сторону бросался. Короче, добежал он до этих женщин. Подхватил девочку на руки, назад побежал. Ну, мне, как ротному, что делать в этой ситуации? Молю Бога, чтобы Морозову повезло, чтобы живым и невредимым вернулся. Трем солдатам своим команду на всякий случай дал: помочь, если надо будет прикрыть, навстречу выбежать. Морозов — в полной экипировке, с автоматом, да девочка еще раненая на руках. Что она ранена, причем, тяжело, мы видели — нога у нее как-то неестественно болтается… И оставалось каких-то метров пятьдесят-шестьдесят! Вдруг — легкий такой выстрел, почти неслышный — снайпер сработал. Ваня упал. Но живой. Снайпер сначала по ногам ударил. У них тактика такая: ранить и ждать следующую жертву, того, кто на помощь придет. А Ваня пополз и девочку тащит. Снайпер тогда понял, что может их упустить, два раза подряд выстрелил. Тут и мы, и соседи наши, вторая рота, засекли вспышку — бил, гад, со слухового окна четырехэтажного дома неподалеку. Что тут началось! Никто солдатам команды не давал — такая стрельба качалась! Из автоматов, из гранатометов стали бить по этому дому, даже из «бээмпэшек»… Я с тремя солдатами, которым наказывал Морозову помочь, выскочил из подвала и — к Ване. Через минуту-другую рядом с ним были. Он еще живой. Один из парней девочку на руки подхватил — а у нее левую ступню осколком так и срезало, ступня болтается на коже да на чулке. Мы втроем Ваню понесли. Тут и меня снайпер достал. Метил, конечно, в голову, но, видно, нервничал, стреляли же по дому, промазал. Уже в подвале Ваня успел сказать мне: «Товарищ старший лейтенант, напишите маме… попросите за меня прощения. Я не сдержал своего слова, обещал, что в армии со мной ничего не случится… Я не думал, что снайпер станет стрелять… Женщины ведь…» И все. Это были его последние слова.

— Да, он обещал, — эхом отозвалась Татьяна и погладила стекло на «цинке». — Я же была у вас в полку, в конце лета. Никто тогда даже не думал про войну в Чечне.

— Да, мы и не подозревали ничего, — согласился с нею Леонтьев. — А в середине ноября — приказ. Собрались, экипировались по-быстрому, на самолеты и — в Моздок. А там началось…

— А что же с девочкой той, чеченкой? — спросила Наталья.

— Она рассказала, что шли они с матерью в другой район города, где потише. Там у них был кто-то знакомый. Время выбрали такое, чтобы еще и видно было, и не стреляли — не так, мол, страшно идти. Положили на санки самое необходимое, что жалко было в квартире оставлять, и пошли. Маму ее сразу наповал, а девочке, вот, ногу оторвало. Мы ей лодыжку ремнем перетянули, чтобы кровь остановить, забинтовали. Она, знаете, довольно мужественная девочка оказалась. Сцепила зубы, молчит. Я ей говорю: «Хеда…» Ее Хедой зовут… «Потерпи, милая, сейчас еще стемнеет, мы тебя в полевой госпиталь отнесем, тут недалеко. А то еще могут подстрелить. У меня у самого кровь из плеча течет, еще двум парням, легкораненым, в госпиталь надо, на перевязку. Хеда спрашивает: «А как этого парня зовут, который меня спас?» Ну, мы сказали. Она тогда поднялась с топчана — мы там, в подвале, лежак такой сколотили — на одной ноге допрыгала к Ване, склонилась над ним и долго-долго на него смотрела. Потом вернулась к топчану, вынула карточку из сумочки (у нее в руках намертво была эта сумочка зажата — с фотографиями, документами, у мертвой мамы взяла). Обращается ко мне: если можно, товарищ офицер, перешлите эту карточку его маме. У меня теперь никого нет. Папу убили за то, что он к дудаевцам не пошел, старший брат был у Дудаева, но в перестрелке погиб еще до войны, они какой-то поезд грабили. И мамы не стало. Но у меня теперь русская мама есть. Как ее зовут, не знаете?

— Ну, мы же не знали вашего имени, Татьяна Николаевна, — продолжал Леонтьев, — а девочке этой в ту минуту… как она, бедная, боль терпела, ума не приложу!.. Так вот, Хеде очень хотелось написать что-нибудь на фотографии. Она написала, посмотрите на обратной стороне.