Агата Кристи - Тайна лорда Листердейла

Леди Растонбэри облегченно вздохнула: никогда не знаешь, чего ждать от этих знаменитостей. Тут тебе и ревность, и какие-то нелепые антипатии…

Минут через двадцать оба уже входили в гостиную замка Растонбэри, и хозяйка, победно смеясь, объясняла:

— Я таки уговорила его. Мосье Бреон проявил истинное великодушие. Никогда этого не забуду.

Изголодавшегося по комплиментам француза тут же окружили, воркуя и ахая. В свои почти уже шестьдесят Эдуард Бреон был все еще очень хорош собой: высокий, темноволосый, необыкновенно обаятельный.

— Погодите-ка, — запнулась вдруг леди Растонбэри, — а где же мадам?.. О, вот же она!

Паула Незеркофф не приняла участия в общем ликовании по поводу появления француза, оставшись сидеть в высоком дубовом кресле у камина. Огня в нем, конечно, не было: вечер выдался теплый, и певица даже изредка обмахивалась огромным веером из пальмовых листьев. Она казалась настолько отрешенной, что леди Растонбэри испугалась, не обидела ли ее чем.

— Мосье Бреон, — представила она, подводя гостя к певице. — Уверяет, что вы никогда не встречались прежде.

Неужели же это правда?

Последний раз — почти что картинно — взмахнув веером, Паула Незеркофф отложила его в сторону и протянула французу руку. Тот низко склонился над ней, и с губ примадонны слетел едва слышный вздох.

— Мадам, — сказал Бреон, — мы никогда еще не пели вместе, и виной тому мои годы. Но судьба смилостивилась надо мной, и устранила эту несправедливость.

Паула мягко рассмеялась:

— Вы слишком добры, мосье Бреон. Я преклонялась перед вашим талантом, еще когда была никому не известной скромной певичкой. Ваш Риголетто… какое мастерство, какое совершенство! Никто не мог сравниться с вами.

— Увы, — ответил Бреон с притворным вздохом, — все это в прошлом. Скарпиа, Риголетто, Радамес… Сколько раз я исполнял их — и никогда больше не буду!

— Будете. Сегодня вечером.

— Вы правы, мадам, я и забыл. Вечером.

— Тоску с вами пели многие, — надменно сказала Незеркофф. — Но не я.

Француз поклонился.

— Это честь для меня, — мягко произнес он. — Большая честь, мадам.

— Здесь требуется не только певица, но и актриса, — вставила леди Растонбэри.

— Да, действительно, — согласился Бреон. — Помню, в Италии, еще совсем юнцом, я набрел в Милане на какой-то богом забытый театр. Билет обошелся мне всего в пару лир, но тем вечером я слушал исполнение не хуже, чем в нью-йоркском Метрополитен. Тоску исполняла совсем еще молоденькая девушка, и пела она как ангел. Никогда не забуду ее «Vissi D'Arte»! Такой чистый, ясный голос… Но вот драматизм — его не хватало.

Незеркофф кивнула.

— Это приходит со временем, — тихо сказала она.

— Да. Эта молоденькая девушка — Бьянка Капелли, так ее, кажется, звали, — я тогда принял участие в ее карьере. Я мог бы устроить ей блестящее будущее, но она была слишком легкомысленна… Слишком.

Он пожал плечами.

— А в чем это проявлялось? — послышался вдруг голос Бланш Эймери, двадцатичетырехлетней дочери леди Растонбэри, худенькой девушки с огромными голубыми глазами.

Француз учтиво повернулся к ней.

— Увы, мадемуазель! Она связалась с каким-то негодяем — бандитом и членом Каморры [35] Каморра — тайное общество, возникшее в Неаполе около 1820 года сначала как политическая организация, впоследствии превратившаяся в криминально-террористическую, широко использовавшая шантаж и убийства для достижения своих целей. . Потом он попал в руки полиции, его приговорили к смертной казни. Она пришла ко мне и умоляла что-нибудь сделать, чтобы его спасти.

Бланш Эймери не сводила с него завороженных глаз.

— И вы сделали? — выдохнула она.

— Я, мадемуазель? Да что я мог? Я был там всего лишь иностранцем.

— Но, наверное, у вас все же было какое-то влияние? — заметила Незеркофф своим звучным грудным голосом.

— Если даже и было, парень того не стоил. Вот для девушки я что мог сделал.

Он слегка улыбнулся, и молоденькой англичанке эта улыбка показалась вдруг настолько отталкивающей, что она непроизвольно отпрянула, почувствовав, что за его словами кроется нечто недостойное.

— Итак, вы сделали что могли, — произнесла Незеркофф. — Очень благородно с вашей стороны. Она, разумеется, оценила ваши старания?

Француз пожал плечами.

— Парня повесили, и она ушла в монастырь. Что ж, voila, мир потерял прекрасную певицу.

Незеркофф тихо рассмеялась.

— Мы, русские, куда менее предсказуемы, — беззаботно проговорила она.

Одна только Бланш Эймери, взглянувшая в этот момент на Коуэна, увидела, как он удивленно вскинул глаза, открыл было рот и тут же закрыл его, подчиняясь повелительному взгляду Паулы.

В дверях появился дворецкий.

— Обед, — объявила леди Растонбэри, вставая. — Ах вы, бедняжки, как я вам сочувствую. Наверное, это ужасно: вечно морить себя голодом перед выступлением. Но после я обещаю вам роскошный ужин.

— Мы подождем, — сказала Паула Незеркофф и тихо рассмеялась.

— После!

Только что закончился первый акт «Тоски». Зрители зашевелились, заговорили. В первом ряду, в трех бархатных креслах, восседали члены королевской фамилии, обворожительные и необыкновенно любезные. Все усердно шептались и переговаривались. Общее мнение было таково: в первом акте Незеркофф лишь с большой натяжкой оправдала ожидания зрителей. Большинству было просто невдомек, что только так и нужно было играть первый акт, сдерживая и свой темперамент, и мощь голоса. Здесь ее Тоска была легкомысленной пустышкой, забавляющейся с любовью, кокетливо-ревнивой и требовательной. Бреон, голос которого был уже далеко не тот, в образе циничного Скарпиа все же был очень импозантен. В его Скарпиа не было и намека на стареющего повесу. В исполнении Бреона это был симпатичный и чуть ли не положительный персонаж, сквозь внешний лоск которого лишь с большим трудом угадывалась тайная порочность. В заключительной сцене, где Скарпиа стоит в раздумье, смакуя свой коварный план, Бреон был просто неподражаем. Но вот занавес поднялся, начался второй акт — сцена в комнате Скарпиа.

На этот раз, при первом же выходе Тоски, драматический талант Паулы Незеркофф стал очевидным. Она изображала женщину, объятую смертельным ужасом, но играющую свою роль с уверенностью хорошей актрисы. Ее непринужденное приветствие Скарпиа, ее беззаботность, ее улыбчивые ответы! В этой сцене в Пауле Незеркофф жили только глаза. Ее лицо застыло в бесстрастной спокойной улыбке, и только глаза, в которых сверкали молнии, выдавали ее истинные чувства.

История продолжала развиваться: голос истязаемого Каварадосси звучит за сценой, и от напускного спокойствия Тоски не остается и следа… В безмерном отчаянии она тщетно молит Скарпиа о пощаде, упав к его ногам.