Артур Таболов - Кэш

В памяти каждого человека с годами копятся воспоминания о самых стыдных эпизодах его жизни. Мелкие подлости в детстве, трусость в юности, выплывшее на люди вранье, предательства случайные или совершенные сознательно, по малодушию или вынужденно. В бессонницу (или с похмелья) поступки благородные почему-то помнятся мимолетно, а эти намертво оседают в памяти, как соли тяжелых металлов в костях.

К неполным пятидесяти годам у Олега Николаевича накопилось немало такого, о чем он запрещал себе вспоминать. И не вспоминал, оправдывая себя тем, что так сложились обстоятельства. Но историю о том, как он увел из фирмы друга три миллиона восемьсот тысяч рублей, никакими обстоятельствами было не объяснить, только собственной глупостью. И вот за эту глупость ему бывало мучительно стыдно. Когда она вспоминалась. Или когда, как сейчас, о ней напоминали.

Произошло это летом 1998 года, когда страна начала наконец-то оправляться от разрухи начала 90-х. Подмосковные поселки прирастали новыми постройками, сначала из силикатного кирпича, а потом и особняками с каменными заборами и черепичными крышами. Барахолки ломились от всяческого самострока, газеты пестрели объявлениями о всевозможных услугах — от изучения языков до ремонта квартир, купирования собачьих ушей и быстрой очистки дачной канализации. Крым наводнили отдыхающие из России, снять жилье было большой проблемой.

Тот год для «Росинвеста» был очень успешным. Самыми прибыльными были вложения в ГКО, государственные краткосрочные обязательства. Георгий приостановил все проекты, перевел освободившиеся средства в кэш и вбухивал их в ГКО с размахом, который осторожного Михеева поначалу пугал. Но всё получалось, ГКО давали до 240 и даже до 400 процентов годовых, это было похоже на чудо. Олег Николаевич и сам втянулся в эту азартную игру. И был очень недоволен, когда Гольцов вдруг приказал сбросить все бумаги. «Росинвест» от ГКО освободился, а Михеев свои бумаги придержал. Через два месяца грянул черный август 98-го. Дефолт. ГКО превратились в резаную бумагу. Михеев волосы на себе рвал, клял себя последними словами. Знал же, что Георгий никогда ничего не делает просто так. Неважно, прочувствовал он ситуацию или ему слил инсайдерскую информацию кто-то из друзей в правительстве или в Минфине. Важен результат. А результат такой: Гольцов наварил на ГКО четыреста тридцать миллионов долларов и успел переправить их в оффшор на Кипре, а у Михеева безнадежно зависли даже те деньги, которые он отложил на жизнь. Едва стало известно о дефолте, он кинулся в банк, но еще издали понял, что опоздал. Офис осаждала огромная толпа, а объявление на дверях сообщало, что банк закрыт по техническим причинам. То же творилось по всей Москве.

Но даже не это было самое страшное. В ГКО Олег Николаевич вложил не только свои, но и заемные деньги — кредит в три миллиона рублей, взятый в коммерческом банке под 20 процентов годовых. Банк принадлежал ингушам. Они не торопили, давали отсрочки, но через четыре года их терпение кончилось. К Михееву пришли вежливые молодые люди, осмотрели его квартиру в сталинском доме на Ленинградском проспекте и сказали, что они согласны получить квартиру в счет долга. Долг уже составлял три миллиона восемьсот тысяч, а квартира стоила больше десяти миллионов. Михеев запаниковал. Впасть в беспровестную, стать бомжом — нет, этого нельзя было допустить. Он выпросил еще одну небольшую отсрочку, перевел на счет фирмы-однодневки три миллиона восемьсот тысяч по липовому договору о поставке оргтехники, обналичил деньги и вернул ингушам. Он понимал, что афера может легко вскрыться, но рассчитывал на то, что эта операция не привлечет внимания Георгия. Гольцов во всем ему доверял, а в оборотах «Росинвеста» это была капля в море.

Некоторое время Олег Николаевич напрягался, когда видел Георгия. Потом понял: сошло и вздохнул с облечением. Не сошло. Однажды Гольцов завел его в комнату отдыха, в ту самую, где Михеев разговаривал с камнерезом, запер дверь и бросил на стол несколько документов — тех, что были в папке у следователя Кириллова. Только не ксерокопии, а оригиналы.

— Что скажешь? Я жду.

Такого обжигающего стыда Олег Николаевич не испытывал никогда в жизни. Он честно рассказал всё. Георгий долго молчал, потом сказал:

— Забудь.

Никакой огласки эта история не получила, они продолжали вместе работать, как ни в чем не бывало. Но Михееву показалось, что в их отношениях начал проскальзывать холодок. Он знал, чем это может кончиться, и понял, что нужно принимать меры.

Время лечит. Язва на совести Михеева затянулась. Допрос Кириллова будто содрал с нее заскорузлый бинт, а разговор с сумасшедшим камнерезом заставил поставить эти два разных события в один ряд.

«Голуаз».

«Курит, как зэк».

И он наконец-то понял, что связывает эти события: платежки и доверенность курьера.

О них не знал никто.

Знал только один человек: Георгий Гольцов.

В эту ночь Олег Николаевич долго не мог заснуть. Не давала покоя ноющая, как зубная боль, мысль: почему же так получилось, что даже сейчас, через год после гибели Георгия, он постоянно чувствует его присутствие в своей жизни?

Многие бытовые мелочи, из которых состоит жизнь любого человека, так и остаются мелочами, бесследно уносятся временем, как половодье уносит скопившийся за зиму мусор. Но иногда то, что казалось мелочью, встраивается в ряд последующих событий и обретает значение, какого раньше невозможно было предугадать. Точно так же тысячи случайных знакомств так и остаются зернами, упавшими на асфальт, и лишь очень немногие, как попавшее в трещину семечко, прорастают в будущее неукротимым побегом дикой малины.

Таким семечком стала встреча Олега Николаевича с Георгием Гольцовым. Её могло не произойти, и тогда их жизни пошли бы каждая по своей колее. Но она случилась.

Оба учились в МИСИ, инженерно-строительном института имени Куйбышева, позже ставшим университетом и потерявшим по дороги имя. Олег на экономическом факультете, Георгий на гидротехническом, только он поступил на год раньше. Институт был огромный, с учебными корпусами на Ярославском шоссе, тысяч на пятнадцать студентов, в нем можно было проучиться все пять лет и ни разу не встретиться.

Олег познакомился с Георгием после третьего курса на гремевшем тогда БАМе, в студенческом строительном отряде МИСИ. Ни в какой стройотряд он ехать не собирался. Полгода назад он женился на москвичке, однокурснице Раисе. Девушка была крупная, не красотка, но всё при ней, характера энергичного и резковатого оттого что она уже давно тяготилась своей невинностью. Решающим для Олега было не то, что она москвичка, московская прописка была ему ни к чему, он и сам был из семьи коренных москвичей. Мать преподавала литературу в школе, отец работал редактором в издательстве «Советская Россия». Жили втроем в двухкомнатной кооперативной квартире на Автозаводской. В детстве никаких неудобств от этого Олег не ощущал, со временем стала раздражать напряженность, которая всегда возникает, когда в двух смежных комнатах живут трое взрослых людей с разными характерами и привычками. Отец иногда писал и публиковал в сборниках статьи о разлагающем советское общество вещизме, мать находила их совершенными по форме и глубокими по содержанию. Олега это бесило. Какой к черту вещизм? Жалкая мебель из ДСП, денег едва хватает от получки до получки, а туда же — вещизм! В такие минуты он готов был убраться из дома куда глаза глядят. Но куда уберешься? Приходилось терпеть.