Валерия Вербинина - Сухарева башня

Опалин лег, повернувшись лицом к стене. Он не спал всю ночь, но сейчас сон не шел к нему. Стоило ему закрыть глаза, и он снова видел туман, умирающего Шмидта, слышал скрежет трамвайных тормозов, отчаянный крик вагоновожатой и вслед за этим вспоминал, как выбежал вчера из домика в Одиноком переулке, чтобы найти телефон и вызвать муровцев. На шоссе Опалин с трудом остановил грузовик, размахивая своим удостоверением, и добился того, чтобы шофер довез его до 35-го отделения милиции. Оттуда Иван позвонил в Московский уголовный розыск, сокращенно МУР, и доложил о случившемся.

Первые агенты появились на месте уже после полуночи, затем машина угрозыска доставила экспертов, которых пришлось вытащить из постели. С ними приехал Келлер – крупный белокурый немец с квадратным лицом, друживший со Шмидтом, а также Карп Логинов, которого обычно называли Петровичем, потому что свое имя он не любил. Последний стал задавать Опалину вопросы, и Иван объяснил, почему он опоздал сменить Усова. Петрович выслушал его, как казалось, без особого интереса, и стал допытываться, что именно Шмидт успел сказать ему перед смертью.

– Он говорил что-то вроде: мути или муть, – бормотал Опалин, хмуря лоб. Келлер, который блуждал поблизости, меряя гостиную гигантскими шагами и свирепо зажав во рту папиросу, круто повернулся к нему.

– Муттер?

– Да, кажется, так, – подтвердил обрадованный Иван, – а что это значит?

– Мама, – мрачно ответил гигант. – Он маму звал. Что еще он говорил?

Опалин напряг память.

– Шербет, кажется, – сказал он неуверенно. – Не совсем, но что-то похожее.

– Их штербе? – сверкнул на него глазами Келлер.

– Вроде да, а это что значит?

– «Я умираю», – перевел Петрович, бросив на Келлера предостерегающий взгляд. Но Бруно Келлер не принадлежал к числу тех людей, на которых можно воздействовать таким образом. В прошлом он воевал, потом сражался с бандами на окраинах бывшей империи, имея в своем распоряжении только устаревшее оружие, в то время как у банд были пулеметы и сообщники в каждом селе. В лице Келлера московский угрозыск приобрел ценного и опытного сотрудника. Он считался хорошим товарищем и был уравновешенным, как истый немец, но если выходил из себя, коллеги предпочитали не показываться лишний раз ему на глаза.

– Я никогда не слышал, чтобы он говорил по-немецки, – пробормотал Иван. – Он же всегда по-русски говорил, и вообще…

– Перед смертью человек часто возвращается к своему родному языку, – сказал Петрович спокойно. – Он еще что-нибудь сказал?

В гостиную, по привычке наклонив голову, хотя дверной проем позволял пройти свободно, вошел высокий и худой агент по фамилии Назаров. В пальцах он держал что-то вроде визитной карточки.

– Лежала возле стола, – пояснил он, передав карточку Петровичу. На ней кудрявым, вычурным почерком было написано:

«Работникам угрозыска

на память

от Лариона Стрелка».

«Это, значит, я скатерть дернул, чтобы Шмидта перевязать, и карточка упала на пол, – мелькнуло в голове у Опалина. – А я ее даже не заметил…»

Келлер бросил взгляд на карточку, и его массивная нижняя челюсть дернулась. Он грязно выругался – сначала по-русски, а потом по-немецки.

– Ларион в своем репертуаре, – вздохнул Петрович, возвращая карточку Назарову. – Приобщи к уликам, Валя.

Агент удалился. Половицы под его сапогами пели на разные голоса.

– Мне все-таки интересно, – продолжал Логинов, поворачиваясь к Опалину, – как они это провернули? Ты заметил, что ребята даже не успели оружие достать?

Иван кивнул.

– Странно, очень странно, – продолжал Петрович, потирая подбородок. – Все-таки Рязанов – настоящий профессионал… был профессионалом, – быстро поправился он, морщась. – Шмидт тоже. Астахов… ну, любил поспать человек, но сон у него был чуткий. Усов – молодой парень, но тоже не в одной засаде сидел.

– Да Сонька им помогла, конечно, – вмешался Келлер нетерпеливо. – Как-то их отвлекла и впустила бандитов с черного хода. Или передала Стрелку, что его здесь ждут. Или… – он дернул щекой, крутанул головой, словно отмахиваясь от какой-то неприятной мысли, и его светлые глаза стали злыми, стальными и острыми, как лезвия.

– Шмидт перед смертью еще кое-что сказал, – подал голос Опалин.

– И что это было? – повернулся к нему Петрович.

– Арка.

– Арка? – повторил озадаченный Логинов.

– Ну да.

– И что это значит? – спросил Келлер, нахмурившись.

– Я думал, ты скажешь, – пробормотал Опалин.

– Не тыкай мне, щенок! – неожиданно взвился немец. – Ты пришел, а его убили! Их всех убили, пока ты где-то прохлаждался! Или ты знал? Знал, да? Какого черта?..

Иван понял не сразу, но когда сообразил, о чем идет речь, то побагровел так, что стало трудно дышать.

– Ты что, меня обвиняешь, что ли?

– А почему бы и нет? Удачно ты опоздал, ничего не скажешь! Пришел бы вовремя – пристрелили бы тебя, как остальных…

– Бруно, не стоит, – попытался вернуть на землю коллегу Логинов. Но разбушевавшегося немца было уже не остановить.

– Что это за выдумки? Какая еще арка? – напустился он на Ивана.

– Я ничего не выдумывал!

– Тебя не было, когда их всех убивали! Ты…

– Да пошел ты!

Келлер размахнулся, чтобы врезать Опалину, но тот увернулся и ударил первый. Завязалась драка – нелепая, но оттого не менее ожесточенная. Впрочем, она получилась короткой, потому что шум немедленно привлек внимание тех, кто находился в доме. Распахнулась дверь, стукнувшись о стену, загрохотали сапоги по половицам. Вбежавшие в гостиную коллеги растащили Келлера и Опалина, но немца знали лучше и держали не так крепко, так что напоследок он успел пару раз угостить своего противника, который уже не мог ему ответить, так как его схватили крепко. И воспоминание об этом теперь жгло душу Ивана не меньше, чем подозрение, что он каким-то образом причастен к убийству своих товарищей.

– Хватит! – заорал Логинов, выйдя из себя. – Все! Валя, уведи Бруно, – велел он Назарову. – Ты! – Он повернулся к Опалину, буравя его взглядом, и тот неожиданно понял, что все это время Петрович тоже подозревал его, только виду не подавал. – Останься. Есть разговор.

Бруно вывели в соседнюю комнату, товарищи вышли с ним вместе, и в гостиной остались только Логинов и Опалин. У Ивана была рассечена губа, он стал вытирать кровь, но только размазывал ее.

– Платок с собой надо носить, – сказал безжалостный Логинов. – Сдавай оружие.

– Почему?

– Потому. Ты под подозрением.

– Я же сказал: трамвай переехал женщину, и потому я задержался, – мрачно сказал Опалин. Его душило ощущение абсолютной несправедливости всего происходящего, и еще не оставляло смутное чувство, что, оправдываясь, он только увязает в тине подозрений и делает себе хуже.