Виктор Суворов - Контроль

С первыми звуками замерла Настя, вытянулась вдохновением переполненная, вроде электрический заряд по ней плавно прошел, вроде искры с пальцев посыпались голубые.

И пошла.

И пошла.

– Эге, – девоньки сказали. – Эге.

Стоят вокруг, смотрят. А некоторые и смотреть не стали. На укладку парашютов пошли.

А Настя Жар-птица чертиком заводным ритм негритянский выплясывает. И по телу ее вроде волна вверх-вниз ходит, вроде ни костей в ней, ни суставов. Как змея под дудочку. Танцует так, что с места не сходит. Но ведь и змеи на хвосте танцуют, с места не сходя. При умении сцена вовсе не требуется. Умеющему и зал танцевальный не нужен. При умении можно и на месте танцевать. На собственном хвосте.

Где-нибудь в Калькутте или в Мадрасе оценили бы. И в Чикаго оценили бы. Правда, и в Москве оценили.

– Ну, девоньки, кто кроме Настасьи талант продемонстрировать желает? Никто не желает: прыжки сегодня, энергию экономить надо, не до танцев.

Смеется инструктор Скворцов. И Насте на ушко:

– Молодец. Ай, молодец. Я тебя за три парашюта продам.

Вечерами у Насти работа. Завод «Серп и молот». Литейный цех. Подметальное дело. Семь часов в день. В соответствии со сталинской конституцией. А парашютная секция по утрам.

– Многие думают, что главное в парашютном деле – укладка, прыжки, приземление. Чепуха. Этому, девоньки, не верьте. Дураки думают, что приземлился и делу конец. Нет, куколки мои тряпочные, после приземления самое главное только и начинается. Надо парашют спрятать и с места приземления уйти. Поэтому каждый день я вас на полный марафон гонять буду. Уходя от преследования, надо уметь переплыть реку. Поэтому каждый день помимо марафона мы будем плавать километр. Бассейна у нас нет, но он нам не нужен. Москва-река – наш бассейн.

– А зимой?

– Зимой у Серебряного бора нам ледокол дорожку ломать будет.

Отгремела смена вечерняя. Затих цех. И раздевалки затихли. Никого. Бесконечные ряды шкафов железных. На каждом шкафу замок. Все замки – разные. Если бы нашелся какой коллекционер, то – раздолье ему, сразу бы в раздевалке одного только цеха полную коллекцию замков собрал всех времен и всех народов.

Осторожно Настя в свой шкаф железный – юрк. Как мышка незаметная. Только щелочку надо оставить. Потому как снаружи ручка есть, а изнутри не предусмотрена. Щелкнет замок, как потом из этой мышеловки выбраться? Тот, кто шкафы для раздевалок делал, никак предположить не мог, что шкаф спальней кому-то служить будет. Домом родным.

Прижалась Настя спиной к железной стенке, обняла колени руками. Голову на колени – и спит. Жаль, затекают ноги быстро. Жаль, не вытянуть их. Жаль, ночами холодно. Жаль, что халаты промасленные не греют и голова от их запаха болит. Только пустяки все это. После марафона, после плавания километрового, после парашютной тренировки (а для умеющих хорошо танцевать – еще и стрельба, и самбо, и ориентирование на местности), после вечерней смены спится хорошо даже в железном шкафу раздевалки литейного цеха завода «Серп и молот».

Строг инструктор Скворцов:

– Значит, так. Сейчас у нас сентябрь. Объявляю купальный сезон. Любое занятие будем начинать с купания. Один час. И так будем продолжать. Весь год. В Москве холодно не бывает. Редко-редко до минус тридцати доходит. Это у нас в Сибири холодно. А тут тепло. Всегда. Но и у нас, в Сибири, вода холодной не бывает. Никогда. Если вода холодная, то она твердеет и превращается в лед. Но в любом льду всегда можно прорубить прорубь. В проруби вода всегда теплая. Пока не затвердеет. Но мы новую прорубь к тому времени прорубим.

И еще. Запрещаю воду ногой трогать. Запрещаю рукой. Незачем ее трогать. Температуру воды на глаз видно. В лед не превратилась – значит теплая. В воду входить быстро. От этого решительность вырабатывается. В воду входить так, как входит парашютист в пустоту. Все ясно?

– Все.

– Тогда одна минута на раздевание… пошла. А с завтрашнего дня раздеваться будем быстро.

Почему Настя в шкафу спит? Потому, что больше негде. Совсем недавно жила она в большой квартире. В очень большой. Но осталась одна Настя на всю квартиру. На всю Москву. На всю Россию. Квартира гулкая. Москва гулкая. Отдаются шаги в квартире. Отдаются шаги на Москве: ходят темными ночами темные люди. Стучат в двери. Вы арестованы! Вы арестованы! Вы арестованы! Вы арестованы!

Затаилась Москва. Притихла. Мертвой прикидывается. Ведет себя Москва точно так, как город Конотоп. Когда шпана по улицам песни орет.

В те странные ночи ходила Настя из комнаты в комнату. В каждой – все четыре стены книгами заставлены. Под потолки. А потолки раньше вон какой высоты делали. Все бы хорошо, но на двери входной Моссовет резолюцию кнопочкой приколол: «Освободить до 13.7.1936». Резолюция в полном порядке: печать с колосьями, с серпом и молотом и подпись крюком.

Куда книги девать? И вообще, что делать? Отец, красный командир, врагом оказался. Не побоялся с самим Тухачевским спорить. А кто спорит с Тухачевским – тот враг. И мать врагом оказалась. Враг без права переписки. А дед-белогвардеец всегда врагом этой власти был. Дед где-то в маленьком украинском городишке прошлое свое таит. К деду можно было иногда, тихонько, на недельку. Теперь нельзя. Путь заказан.

Много друзей было у Насти в Москве. Только после ареста отца и матери как-то дружба разладилась, а новая складываться перестала.

До 13 июля неделя оставалась, и потому сидела Настя днями и ночами, книги листала. Читала она медленно. Быстро читать ее учили, но она этому противилась. Тот, кто быстро читает, тот не водит глазами по строчкам, а ведет глазами по одной линии сверху вниз. Девять секунд страница.

Так читать Настя не хотела. У нее – свой стиль. Никак ей нельзя было объяснить, зачем по странице надо глазами сверху вниз скользить. Она вообще не понимала, почему надо читать одну страницу, а потом другую. Развернутая книга – две страницы. Поэтому она всегда читала обе страницы разом, не скользя взглядом ни по строкам, ни сверху вниз, а накрывая сразу обе страницы одним взглядом. И взгляд задерживала. Нормальному человеку на две страницы требуется восемнадцать секунд, ей – целая минута.

Но в медленном чтении есть и преимущества. Восемнадцать секунд – чтение поверхностное. Текст запоминается, но только если он понятен и интересен читающему. Если же на две страницы тратить по целой минуте, то тогда усваивается и полностью запоминается любой текст независимо от того, понятен он или нет, интересен или не очень. Потом при желании любой однажды прочитанный текст можно воспроизвести в памяти.

Любая человеческая голова способна удержать полное содержание любой библиотеки мира, сколько бы миллионов томов в ней ни содержалось. Настя никогда не имела намерения запомнить содержание всех книг какой-нибудь библиотеки. Читала то, что под руку попадалось. А что читала, запоминала. Имея прочитанные книги в памяти, в любой момент могла мысленно открыть любую книгу на любом месте и перечитывать. И замечали странности за нею. То плачет без причины, то смеется. А это она про себя то Гоголя читала, то Лермонтова, а то Гашека.