Далия Трускиновская - Деревянная грамота

— Расступись! — гаркнул Стенька. — Что за шум? О чем лай?!.

Как раз перед ним было необъятной ширины гузно. Мужик в синей, колом стоящей шубе нагнулся, вытаскивая что-то из саней, и больше всего был похож на широкий стол в приказе — тот, правда, не синим, а зеленым суконцем обычно покрывали.

Наконец он распрямился и повернулся к Стеньке.

На руках у мужика был ребенок, парнишка лет десяти, с таким белым личиком, какого у живых не бывает…

Парнишечка сжался каменным комком. Замерз он, видать, ночью отогревать бесполезно, на ресницах — иней, вокруг ноздрей и рта — маленькие сосульки. Смотреть на него было невозможно — жалость прошибала.

— Где ты его взял? — сходу напустился на мужика Стенька.

— Да рогожу откинул, войлок приподнял…

— А он-то и там! — добавила баба в рогатой кике и закивала мелко-мелко видать, от страха.

— Господи, спаси и сохрани! — воскликнула другая, крестясь. — Вот страсти-то! Дитя в санях замерзло!

— Товаришко припрятать от снега хотел, а он-то и там…

— Чей парнишка — не знаешь? — спросил для порядка Стенька.

— Отродясь не видывал!

Случившийся тут же инок неведомой обители пробился ближе и протянул к парнишке руки.

— Может, и не помер еще? — с отчаянной надеждой в светлых глазах спросил инок. — Может, с Божьей помощью, и ототрем? Раздеть его надо, ощупать! Вы куда, бабы? Помогите же, Христа ради!

Но обе женки откачнулись от мертвого тела.

— Вот дуры! — прикрикнул на них Стенька. — Креста на вас нет!

Но, вдруг поверив иноку, сам проникся надеждой и стал как мог быстро расстегивать шубенку.

Из-за пазухи выпали и ударили его по ноге какие-то дощечки.

Инок нагнулся, поднял — и толкнул Стеньку в бок.

— Слышь-ка… Это в приказ снести надобно…

Стенька прижимал ухо к груди ребенка, все больше и больше убеждаясь, что помощи не требуется никакой. Он кинул взгляд на дощечки, вовсе не желая их разглядывать, а чтобы с полным основанием послать навязчивого инока туда, куда в таких случаях всякому русскому человеку посылать навычно.

И увидел буквы…

Дощечек было несколько, широких и плоских, тоньшины такой, что даже непонятно делалось, как их только вырезали. Сшитые ремешком, они представляли собой что-то вроде книжки.

— Что за притча! — изумился он. Инок же раскрыл деревянную книжицу, свел негустые бровки, пытаясь прочитать первую строку — да и поднял на Стеньку светло-голубые удивленные глаза:

— Не по-нашему писано-то…

— Со мной пойдешь, донесешь до приказа, — велел Стенька мужику, что обнаружил в санях замерзшего парнишку. — Сказку от тебя отберем — кто таков, как к тебе в розвальни мертвое дитя попало…

— Да я откуда знаю! — воскликнул в отчаянии мужик. — Вчера еще ничего там не было! Он не иначе как ночью туда забрался!

— С чего бы ночью тула забираться? — спросил Стенька и наконец-то соблаговолил приглядеться к буквам.

— Как это не по-нашему? Вот же тебе…

И замолчал.

Он хотел назвать знакомую, хотя и странно выписанную, словно коротким лезвийцем вырубленную черную букву положенным ей именем, но вдруг понял, что и «глаголь» не туда нацелен клювиком, и «живете» — странного вида, а прочие знаки вообще ни в одной прописи не встретишь… И более того строки лежали не поперек деревянных страниц, а вдоль их, так что и держать диковинную книжицу следовало необычным образом.

— Говорят тебе, тащи в приказ! — велел инок.

— Да ты кто таков!.. — начал было Стенька, но инок, видать, человек опытный, сунул ему в руки находку и, ни говоря ни слова, нырнул в толпу. Оно и верно — кому охота с Земским приказом связываться?..

— Пошли, что ли? — и Стенька, раздвигая скопившуюся толпу, пошел к приказу, а мужик с парнишкой — за ним.

Земский приказ имел особую избу со двором, где выставлялись для опознания поднятые на на улицах мертвые тела. Туда-то и хотел доставить Стенька мертвого парнишку. Наверняка ведь родные ищут! Парнишка с виду не сирота — шубенка крепкая, сапоги хоть и великоваты на вид, но справные, не лапти с онучами! Что же тот парнишка ночью на торгу в санях-то искал? В пустых распряженных санях?..

Или кто его туда уже мертвого сунул?..

При мысли, что нашелся на Москве аспид, убил ребенка и спрятал труп, Cтеньку передернуло. И тут же он сам себе возразил — в сани-то зачем? Ночью снег шел — подкопай сугроб, как все делают, да и сунь, да и завали снежными комьями, да еще сверху присыплет, оно и незаметно выйдет! После Пасхи лишь и обнаружится… Так нет же — в сани!..

Деревнин встретил их на крыльце. Он явно собрался уходить — коли бы в Кремль побежал, так выскочил бы без шубы, в одном подбитом заячьим мехом длинном кафтане.

— Чем разжился, Степа? — благодушно обратился он.

— Вот, мертвое тело в санях нашлось, сказку отобрать надобно.

— У тебя, что ли? — спросил подьячий мужика. — Ну-ка, покажи…

Он поглядел в неживое лицо парнишки и громко, горестно вздохнул.

— Царствие небесное! Какая же это дурища-бабища дитя на ночь глядя в дом не загнала?..

— Вот и я толкую — не сирота! — добавил Стенька, хотя ни слова еще сказать не успел.

Мужика препроводили в избу, что жалась к самой кремлевской стене, и там лишь избавили от тела. Парнишка был помещен на соломе, между молодой еще женкой с разбитой в кровь головой и старым, раздетым до исподнего человеком. Судя по тому, что уши у несчастной женки были разорваны, а на руках недоставало пальцев, погибла она из-за украшений — кто-то, видя, как впотьмах возвращается домой, позарился на сережки с перстеньками. Старый же человек мог попросту пропиться в кружечном дворе до нательного креста и замерзнуть по дороге домой исключительно через свою глупость.

Велев смотрителю раздеть тело и убедиться, что парнишка доподлинно замерз, а не погублен рукой человеческой, Стенька с Деревниным поволокли очумевшего от неприятности мужика в приказ — отбирать сказку.

С шумным вздохом Деревнин скинул Стеньке на руки шубу, сел, достал из перницы упрятанное было перо и снял со стопки чистый бумажный лист.

— Ну, сказывай!

Мужик клялся и божился, что среди его знакомых и родни таких парнишек не видано, и для чего бы горемыке забираться в сани — ему неведомо, а сам он — Васька Похлебкин из Ростокина.

— Знаю я вас, ростокинских воров… — проворчал Деревнин, и тут Стенька выложил на стол деревянную книжицу.

— Ты, Гаврила Михайлович, про это расспроси, — посоветовал негромко.

— А это что за диковина?

— А на мертвом теле найдена, за пазухой.

Деревнин повертел книжицу, попытался одолеть хоть строку — и не смог. Странная грамота пошла по рукам, приказные вертели ее так и сяк, толку же не было никакого.

— Может, письмо затейного склада? — предположил самый юный из подьячих Земского приказа, Аникей Давыдов.