Далия Трускиновская - Кот и крысы

Впрочем, будь кабинет обставлен со вкусом, будь все в нем подобрано по цвету и отделке, сам хозяин смотрелся бы там чужеродным и огорчающим взор явлением. А так - вроде и ничего.

Архаров, нечесаный - прямо удивительно, что за ночь успевают натворить вьющиеся волосы на человеческой башке! - зато в дорогом, лазоревом, турецкой ткани, шлафроке, с витым золотым шнуром поперек пуза, украшенным толстыми кистями, ждал князя, всем видом являя безмятежность недавно проснувшегося человека и радушие московского барина - каковым сделался совсем недавно. Хотя трудновато ему с этакой хмурой длинноносой образиной радушие являть - так подумал князь, при всем своем жизненном опыте испытывавший при взгляде с обер-полицмейстером глаза в глаза некое беспокойство - как если бы соврал и был безмолвно прихвачен на том вранье…

Впрочем, они ладили. Оба оказались тут по решению графа Григория Орлова - когда после чумного бунта 1771 года государыня вздумала, и правильно вздумала, поменять всю московскую головку, он тут же присоветовал поставить градоначальником князя Волконского. Самому ему оставаться генерал-губернатором было не с руки - он торопился в Санкт-Петербург восстанавливать крепко пошатнувшееся фаворитское положение. Ведь до чего дошло - мало того охлаждения, которое явно показала ему государыня накануне московской чумы, устав от его проказ и дурачеств, так еще верные люди донесли - когда он в Москве обретался, бунт унимал, в Санкт-Петербурге все было готово к тому, чтобы при первой же весточке о его погибели тут же начинать служить панихиды. А вот как вернулся победителем - так и вновь был обласкан от души!

Князь был срочно вызван из Польши, где служил послом, и получил новое, несколько неожиданное назначение - взамен сбежавшего от чумы предшественника, старенького уже Петра Семеныча Салтыкова. Шестого ноября состоялась прощальная аудиенция, и в тот же вечер князь отправился принимать Москву из орловских рук. Тогда же и познакомился с малоприятным на вид преображенцем, почти полковником, которого Орлов прежде, чем ускакать в Санкт-Петербург за почестями, представил ему московским обер-полицмейстером, с лучшими рекомендациями. Этого тоже не столько государыня, сколько он сам на новую должность определил, и тоже взамен беглеца, кинувшего чумную Москву на произвол судьбы обер-полицмейстера Юшкова.

Но граф-то умчался рапортовать государыне о победе и греться в лучах славы, а доводить дело до конца пришлось им двоим - Волконскому и Архарову. По-настоящему чума только к январю семьдесят второго угасла.

– Добро пожаловать, Михайла Никитич, заходи, садись, сейчас Никодимка кофею спроворит, - сказал Архаров. - Он не хуже царицына кофишенка наловчился.

– Как будто тебя государыня кофеем угощала… Мир дому сему, - перекрестившись на образ Николая-угодника, строго отвечал Волконский и, не садясь, сразу приступил к делу. - Николай Петрович, жалуются на тебя со всех сторон. От подчиненных твоих никому покою нет.

– Не может такого быть, - убежденно заявил Архаров. - На службе все смирны, почтительны, лишнего слова не скажут…

Тут он не врал - почтительность на Лубянке наблюдалась, а если казалась недостаточной - насаждалась строгими мерами. Полицейские - не дворянские недоросли, пришедшие служить в Преображенский полк, тут нежности вредны, а вид сжатого кулака весьма полезен. Да кулак им и привычнее галантонного обхождения - потому что те молодцы, которых привел с собой Архаров в полицейскую контору, были бывшими колодниками, ворами и грабителями, во время чумы добровольно ставших мортусами. Они искупили свои грехи тем, что подрядились очищать зачумленный город от трупов, но их будущее представлялось весьма туманным - если бы не Архаров, давший графу Орлову слово, что сделает из них полезных членов общества. Повязанные круговой порукой, они уже почти два года служили в полиции, хотя понимали службу по-своему: ради поддержания порядка сами его то и дело нарушали.

– А как за ворота - так и святых выноси, да и сам выходи, - возразил князь. - Коли где слышен крик «Архаровцы идут!» - так сие и означает: спасайся, кто может!

– Кротки, аки голуби, - уперся на своем Архаров. - А что кого по рылу смажут - так ведь за дело.

– Ворота с петель тоже за дело? - вспомнил князь давнюю историю.

– А коли на двор не пускают?

– Твоих не пустишь - так они и забор снесут!

Архаров на это ничего не ответил.

– Недели не проходит, чтобы ко мне с жалобой не кидались! - продолжал князь. - Пьяные по торгам колобродят, и поди им возрази! Мы-де порядок на Москве охраняем! Одного злоумышленника тащат, а десять невиновных по дороге в зубы получают - - так, для острастки! А уж что с виновным у тебя на Лубянке творят - одному Господу ведомо! Твоим Шварцем мамки малых детей пугают!

– Да, Шварц у нас - черная душа, - преспокойно согласился Архаров. - Погоди, Михайла Никитич. Бывало ли такое, чтобы мне о пропаже сообщили, а мои молодцы ту пропажу не сыскали?

Он знал, что говорит.

Такого до сих пор не было.

Пропадали драгоценные оклады с образов, пропадала серебряная позолоченная посуда, кошельки и кареты, табакерки и сундуки, шпаги и свиные туши, мужья и жены. Казалось, после чумы Москва никак не опомнится - мастеровые все при деле, трудятся, воры частью расстреляны за мародерство, частью еще не успели вернуться, а какой-то страх заставляет делать совсем нелепые припасы - как будто, коли чума повторится, можно будет с выгодой продать и шпагу, и табакерку…

Пропадали - и находились. Или же являлась возможность выкупить их, возможность не совсем законная, но для многих - вполне утешительная, потому что ранее, при Юшкове, и такой не было.

Архаровцы многое распутали сами - наловчились, к тому же, знали ухватки ворья и налетчиков не по рассказам, однако и их командиру приходилось потрудиться - Николай Петрович часто выезжал на место покражи, говорил с людьми, и не раз бывало - вор сам, не дожидаясь допроса с пристрастием, винился. К самым отчаянным и неистовым посылали Шварца - слава о нем была раз во сто сильнее его сухих кулачков. В подвалы Лубянки волокли не всякого - но Москва знала, что там до правды докопаются в любом случае, там и покойник откроет уста, чтобы сообщить правду.

Вошел Никодимка с серебряным подносом, расставил на круглом столике маленький высокий кофейник, чашки на блюдцах, корзиночку плетеную с любимыми архаровскими сладкими сухариками, сахарницу и щипцы - сахар колоть. Последнее - на всякий случай, потому как хозяин кофея с сахаром как раз не жаловал. Сам остался стоять, чуть нагнувшись и напустив на красивое лицо сладкую и беспросветную дурь.

– А ты их все же придержи, - уже несколько идя на попятный, попросил князь.