Наталья Александрова - Рыжий кот в темной комнате

Здесь на нее прямо с порога налетела Соня и обрушила на Надежду град вопросов:

– Ну, как все получилось? Как мама? Вы сказали, что вопрос решен окончательно – что вы имели в виду?

– Давайте присядем. – Надежда придвинула стул на когтистых львиных лапах, Соня послушно опустилась на резной табурет.

– Вот как все прошло…

И Надежда рассказала девушке о своих приключениях в клинике, о том, как поменяла фамилии в листе назначений, о событиях в водолечебнице и в кабинете ароматерапии и о том, что потенциальным убийцей оказался пациент клиники Фунтиков…

Соня выслушала этот рассказ, раскрыв рот от удивления, и под конец тяжело вздохнула:

– Вы-то замечательно все провернули, а я… я так боялась за маму, что послушно выполнила все, что мне велел тот человек. И теперь чувствую себя очень виноватой перед Луцием Ферапонтовичем. Он обошелся со мной по-человечески, а я… я украла у него картину Босха! Единственную настоящую ценность в этом музее!

– Ну, во-первых, далеко не единственную, – раздался из темноты негромкий мужской голос. – В нашем музее очень много экспонатов, представляющих огромную историческую ценность. Взять хоть неолитического Вельзевула…

Надежда повернулась на этот голос.

Сперва она увидела портрет графа Калиостро, и в голове ее шевельнулась безумная мысль, что это граф разговаривает с ней. Но в следующую секунду она поняла, что в дверном проеме рядом с портретом стоит Луций Ферапонтович. Он был удивительно похож на знаменитого графа, к тому же держал в руке табакерку Калиостро. У ног экскурсовода, подняв хвост трубой, стоял Бегемот.

– Вы все слышали… – виноватым голосом проговорила Соня. – Я даже не знаю, как вымолить у вас прощение…

– Не беспокойтесь. – Старик хитро улыбнулся, открыл табакерку покойного графа и взял из нее щепотку табака. – Эта картина ничего собой не представляет.

– Как – ничего? – возмутилась девушка. – Я же читала… барон фон дер Везель купил ее на аукционе за огромные по тем временам деньги… сейчас она должна стоить миллионы…

– Да что вы, деточка! – перебил ее Луций. – Эту картину намалевал за два дня один никому не известный художник, между прочим, душевнобольной. Я повесил ее сюда специально, для отвода глаз. Видите ли, есть один богатый человек – он любит, чтобы его называли Магистром. Так вот он помешан на всякой чертовщине, ничего, кстати, в ней не понимая. И этот Магистр захотел получить картину Босха. И нанял для этой цели одного мелкого мерзавца. Того самого, который вас шантажировал. Ну, именно тогда я и решил подстраховаться, повесил здесь эту картину. И как видите, это сработало… кстати, того мерзавца вы можете больше не бояться, он получил по заслугам. Взрыв машины на пригородном шоссе – и от него остались одни воспоминания. Не самые приятные.

– А картина Босха? Она пропала?

– Зачем же пропала? – Луций Ферапонтович снова лукаво улыбнулся. – Пойдемте, я вам ее покажу. Вы, Надежда Николаевна, тоже идите с нами, вам будет интересно.

Надежда отчего-то ничуть не удивилась, что старик знает ее имя-отчество.

Луций Ферапонтович развернулся, прошел в прихожую и остановился перед конторкой.

Над ней в таинственной полутьме висела потемневшая от времени картина – расторопные черти подбрасывали дрова под котел, в котором варились жизнерадостные грешники. Чуть в стороне стоял черт с кривыми козлиными рогами.

– Вы хотите сказать, что это… – разочарованно протянула Соня, – что это Босх? Честно говоря…

– Вы были о нем лучшего мнения? – усмехнулся старик. – И правильно, Босх – великий художник, а это всего лишь маскировка…

Он достал из ящика конторки странную прямоугольную лампу, включил ее и направил тусклый голубоватый свет на картину.

В этом призрачном свете трудовые будни ада исчезли, сделались прозрачными, невидимыми, а сквозь них проступила совсем другая картина – солнечный полдень в прекрасном саду, и на переднем плане – нагие мужчина и женщина…

Надежда увидела яблоко в руке женщины и поняла, что перед ней – райский сад, сцена грехопадения Адама и Евы.

Приглядевшись, она поняла, что Босх изобразил первых людей вовсе не такими простыми и наивными, какими рисуют их другие художники. На губах Евы блуждала чуть заметная коварная и развратная улыбка, как будто она прекрасно понимала все последствия своего поступка. На лице Адама проступала грубая страсть, вовсе не на яблоко были устремлены его налитые кровью глаза. В лицах этих двоих можно было прочитать ростки, зачатки всех будущих грехов и преступлений человечества…

Еще внимательнее вглядевшись в картину, Надежда разглядела в цветущем кусте на заднем плане таящегося змея – одновременно прекрасное и ужасное создание с изумрудной чешуей и маленькими кривыми рожками на треугольной голове, с пронзительным, проникающим в душу взглядом рубиновых глаз…

– Как видите, эта картина имеет непосредственное отношение к нашей экспозиции, и я надеюсь, что она надолго останется в музее, – проговорил Луций Ферапонтович, выключая свою удивительную лампу.

– Как все-таки это ужасно, – вздохнула Надежда, – из-за картины погибло столько людей… Допустим, того, как вы сказали, мерзавца мне нисколько не жалко, но вот Вера и ее бывший муж… Тоже несимпатичные личности, но за это не убивают… И все-таки как же он сумел организовать все это?

– А он, видите ли, был таким мелким, незаметным, но сумел проникать всюду. Многое он сумел выяснить из медицинской карты вашей матушки, Соня, той, что хранится в четвертой психиатрической больнице. Там доктор наблюдал ее много лет и все пытался помочь ей, расспрашивал многих и составил четкую картину болезни. Ее вылечили от реактивного психоза, и после родов наступил относительно спокойный период. Мозг просто вытолкнул неприятные воспоминания, она забыла весь кошмар, в который втянул ее ваш отец.

– Не смейте его так называть! – вспыхнула Соня. – Он мне не отец!

– Согласен, ваше право так думать. Так вот, у таких больных может случиться кризис из-за неожиданного события. В данном случае, я думаю, это произошло от встречи. Возможно, ваша мать случайно встретила вашего… встретила Беневоленского. И воспоминания ожили. Возможно, если бы он подошел к ней, заговорил, попытался успокоить, все не обернулось бы трагедией. Но он предпочел не признаться.

– Сволочь! – Соня сжала кулаки.

– А как он вышел на Веру? – спросила Надежда, чтобы закрыть эту тему.

– Ну, это просто… Через Беневоленского, конечно. Вы не представляете, какие пухлые личные дела хранятся в отделах кадров! Там все сказано – про бывших жен, про взрослых детей… Так он нашел Веру. После неудавшейся кражи в музее ей нельзя было оставаться в Плескове. Она переехала в Петербург, но здесь у нее никого и ничего не было – ни жилья, ни работы. Она была в бедственном положении и не смогла отказаться. Но потом, когда ее ввели в курс дела, она поняла, что после кражи картины эти люди, чтобы не оставлять свидетелей, убьют и Беневоленского, и ее саму. Никто за ней не стоит, никто за нее не вступится, никому она не будет нужна… Она занервничала, высказала свои подозрения, вы это слышали, Надежда Николаевна.