Светлана Алешина - Парящая в небесах

– Сашка, работай, – попросил он. – И не лезь ты в политику, ради Христа! Ты еще слишком маленькая…

– Я в нее не лезу. Просто терпеть не могу вот этих ребят. И никакого желания отдавать им мое место под солнцем без боя не имею!

Ах, если бы я в тот момент знала, что за бои мне предстоят!

Может, отказалась бы от места под солнцем добровольно!

Владик Мещерский был, на мой взгляд, из той породы людей, от отсутствия которых человечество ничего бы не потеряло.

Хорошо откормленный, с румянцем во всю щечку. Одетый с иголочки. Во взгляде его красивых очей явственно читалось чувство хорошо осознанного и взлелеянного превосходства над нами, серыми и недоразвитыми «лохами». Конечно, я могла понять это его заблуждение на свой счет. Если разобраться, большинство народонаселения внимало речам его папеньки с полным и неослабевающим восторгом, тогда как для мало-мальски сообразительного человеческого существа набор фраз, используемых в надлежащих речах, показался бы просто полной абракадаброй.

Но я если и испытывала некоторое недоумение, то скорее оно все-таки касалось именно его папахена и самого «дитяти». Поскольку, как бы ни сожалела я об умственных способностях тех, кто верил каждому слову из «проповедей», мне и в голову не пришло бы творить то, что творил Владинька.

Два дня я наблюдала такие вещи, от которых меня тошнило, как от тухлой рыбы. Да и сам Владик с его «непроницаемым лицом» и ухмылкой, позаимствованной у Клинта Иствуда, казался мне существом низшего порядка. Куда более низшего, чем те, кого он почитал за «лохов».

Воспоминания явно собирались загнать меня в плохое настроение. А оно и так оставляло желать лучшего.

Моя мамочка, твердо решив, что я куда более самостоятельна, чем моя старшая сестрица, проживающая в столице в обществе мужа и хорошенькой дочки, отбыла в их направлении. Дом ждал меня абсолютно пустой и неприветливый, по этой причине я старалась бывать там еще реже – все равно за два лишних часа мне не заполнить его дыханием. Кроме того, это будет лишь мое собственное дыхание. А его я и так слышу, одиночества же практически не переношу.

По причине полного вакуума в жилище, где ты никому не нужен, родные пенаты нисколько меня не манили. Правда, надо кормить попугая, ведь и он, бедняга, так же обречен на одиночество, как и я.

Мысль о несчастной птице подействовала на меня как холодная вода утром.

«Та-ак… Берем себя в руки, засовываем обидки на старшую сестрицу подальше – вообще нет на свете человека, который бы не страдал от старших. Старшие сестры и братья пребывают в непоколебимой уверенности в том, что они родились закономерно, а остальные, после них, появились на свет случайно, как ошибки природы, и по этой причине не имеют права на существование. Психология почти как у Владика Мещерского».

– «… по этой причине можно заключить, что все подозрения в его адрес следует считать вполне обоснованными». Имена вписывать? – Хватит фотографий, – сказал Лариков. – Пусть сам разбирается, он и так уже достал.

– Все, – выдохнула я счастливо. – Получите ваши «неоспоримые свидетельства», Андрей Петрович.

Положила ему на стол папку.

– Можешь идти, – кивнул он.

– Неохота, – пожала я плечами. – Знаешь, там такая пустыня. Впору подумать об отшельничестве всерьез!

– А попугай? – поднял он на меня глаза. – И Пенс опять же… Их тебе не хватает?

– Попугай разгуливает по клетке, оповещая мир о своей красоте. Как всегда. А Пенс молчит и свято уходит домой, стоит лишь часам пробить полночь. Как привидение наоборот…

Я вздохнула.

– Но все-таки пойду. Долг перед попугаем превыше всего.

– Завтра можешь поспать, – обрадовал меня Ларчик. – У тебя вид усталый. А с Мещерским я управлюсь сам.

Я кивнула, чмокнула его в щеку и начала собирать сумку.

– Может, тебе тоже съездить в Москву? – задумчиво спросил шеф.

– Это еще за каким чертом? – спросила я.

– Развеяться!

– Думаю, тебя посетила идиотская идея. Во-первых, у меня там начинается комплекс неполноценности – поскольку мне сразу кажется, что я глупенькая девчонка из провинции. У меня ведь такого важного лица, как у Владика Мещерского, вовек не получится. А во-вторых, что ты тут без меня делать будешь?

– Ладно, малышка! Время, знаешь ли, движется. Стрелки стучат. Будет и на твоей улице праздник!

– Не верится, – вздохнула я. – Ладно, босс, кончай сеанс жалости! А то и впрямь начну чувствовать себя самой несчастной на свете…

Когда я открыла дверь, телефон надрывался, пытаясь соперничать с несчастным попугаем. Не успев даже снять ботинки, я схватила трубку.

– Сашка? – услышала бодрый голос своей сестрицы. – Мама просила передать, что все нормально. Не шляйся по ночам и перестань пахать на этого своего Ларикова. Мне кажется, он использует тебя почем зря… А денег платит мало!

– Так ему и передам. Может, он тебя послушается, – пробурчала я. – А где, собственно, сама маман?

– Дай ты ей от себя передохнуть, – взвилась моя сестрица.

Я набрала побольше воздуху и несколько раз пробормотала: «Господи, помилуй». После того как моя ярость улеглась, выдохнула:

– Даю.

После чего резко повесила трубку.

Потом поставила чайник и набрала номер Пенса. Он как будто дожидался моего звонка и сразу поднял трубку.

– Алло?

– Пенс, я стражду, – пожаловалась я ему. – Почему все считают меня неполноценным существом?

– Я не считаю, – сразу заверил Пенс.

– Так приходи, – попросила я. – Иначе закомплексую. Мне срочно нужно услышать что-нибудь лестное о собственной персоне.

После этого повесила трубку и уже сделала было шаг в сторону кухни, как телефонный звонок вновь разорвал тишину.

– Да, – вздохнув, проговорила я.

– Нас прервали, – холодно сказала моя сестрица. – Что там у тебя за настроение?

– Ты мне мешаешь, – сообщила я ей. – Я успешно предавалась разврату в мамочкино отсутствие. У меня тут трое любовников – сплошная групповуха. Позвони часа в три ночи – может быть, я устану и смогу обсудить с тобой всю подлость натуры моего босса. Хотя не могу понять, чем он тебе досадил.

Я снова повесила трубку – надоест же ей когда-нибудь звонить? Но, немного подумав, выдернула телефонный шнур из розетки. Для верности.

Только так я могла предаться своим, пусть и немного грустным, размышлениям.

– Такая дурная вся эта история, Пенс, ты б только знал! – пожаловалась я, когда он возник на пороге.

Я так была ему рада, что мне хотелось запрыгать вокруг него, как ребенок вокруг рождественской елки. Не хватало лишь украсить его красненькими шарами, право слово!

До его прихода мысли мои уныло топтались вокруг этой безобразной истории с Мещерским, да еще и одиночество действовало совсем не так, как обычно.