Джон Харт - Путь искупления

– Зря я позвонила, – произнесла она. – Это эгоизм с моей стороны. Отправляйся-ка опять спать.

Какое-то шипение на линии.

– Ченнинг?

– Понимаете, они все время спрашивают, что там произошло… Мои родители. Психологи. Постоянно спрашивают, но я только рассказываю, как вы убили этих людей, и как спасли меня, и как я жутко обрадовалась, когда они умерли.

– Всё в порядке, Ченнинг. И с тобой всё в порядке.

– Это значит, что я плохая, Элизабет?.. Потому что я так обрадовалась? Раз я думаю, что и восемнадцати пуль им мало?

– Ну конечно же, нет! Они это заслужили.

Но девушка по-прежнему плакала.

– Я вижу их, как только закрою глаза… Слышу шуточки, которые они иногда отпускали. Про то, как убьют меня. – Ее голос опять надломился, и на сей раз заметней. – Я все еще чувствую его зубы у себя на коже…

– Ченнинг…

– Я слышала одно и то же столько раз, что начала верить тому, что он говорил. Что я заслужила то, что они делали со мной, что я буду просить смерти, прежде чем они закончат, что я буду умолять, пока они наконец не позволят мне умереть!

Рука Элизабет на телефоне еще больше побелела. Врачи насчитали девятнадцать следов от укусов, большинство из которых прорвали кожу насквозь. Но Элизабет знала из долгих обсуждений: больней всего ранило Ченнинг то, что они ей говорили, – знание и страх; то, как они пытались сломать ее.

– Я попросила бы его убить меня, – проговорила Ченнинг. – Если б вы в тот момент не появились, я стала бы его умолять.

– Теперь все кончено.

– Не думаю, что кончено.

– Кончено. Ты гораздо сильней, чем сама думаешь.

Ченнинг опять погрузилась в молчание, и в наступившей тишине Элизабет слышала, какое прерывистое у нее дыхание.

– Вы приедете завтра меня навестить?

– Постараюсь, – ответила Элизабет.

– Ну пожалуйста!

– Завтра у меня разговор с полицией штата. Если получится, то приеду. Если нет, то на следующий день.

– Обещаете?

– Обещаю, – ответила Элизабет, хотя чинить поломанные вещи никогда не умела и даже не пробовала.

Забравшись обратно в машину, Элизабет все еще чувствовала себя в полном раздрае, и, как и в другие моменты своей жизни, когда было некуда пойти и нечем заняться, в итоге оказалась возле церкви своего отца – скромного строения, которое узкой и бледной тенью возвышалось на фоне ночного неба. Остановив машину под высоким шпилем, оглядела маленькие домики, выстроившиеся в темноте, словно коробки, и в сотый раз подумала, что вполне могла бы тоже жить в одном из таких домиков. В такой же бедности, где люди работают, растят детей и помогают друг другу. Добрососедские отношения вроде бы большая редкость в наши дни, и она в очередной раз подумала, что многое из того, что делает это место таким особенным, – заслуга ее родителей. Как бы они с отцом ни расходились во взглядах на жизнь и на то, какую именно жизнь следует вести, пастырем он был от Бога. Если людям требовалось найти путь к Господу, то лучшего проводника было просто не сыскать. Доброта. Общность. Фактически только он и поддерживал жизнь в этом районе, но все давно заглохло бы, если б не делалось так, как единолично решил он сам.

Элизабет потеряла веру в это, когда ей было семнадцать…

По узкой дорожке она прошла под густыми деревьями и оказалась у домика священника, где жили ее родители. Как и сама церковь, он был маленький, простой, и без всяких затей выкрашен белой краской. Она не ожидала застать кого-то бодрствующим, но ее мать сидела за кухонным столом. У нее были такие же скулы, как у Элизабет, те же глубокие глаза – красивая женщина с тронутыми сединой волосами и кожей по-прежнему гладкой, несмотря на долгие годы тяжелой работы. Элизабет целую минуту наблюдала за ней через окно, слыша лай собак, далекий локомотив, плач младенца в каком-то из домов вдали. С момента стрельбы в подвале она старательно избегала этого места.

«Тогда почему же я здесь?»

Не из-за отца, подумала она. Вот уж нет. Никогда.

«Тогда почему?»

Но она знала.

Постучавшись, Элизабет выждала, пока за москитной сеткой не зашуршала ткань и не появилась ее мать.

– Привет, ма.

– Девочка моя! – Сетчатая дверь распахнулась, и мать вышла на крыльцо. Ее глаза блеснули в тусклом уличном свете, на лице была написана радость, когда она распахнула объятия и обняла дочь. – Не звонишь. Не появляешься…

Произнесла она это легко и беззаботно, но Элизабет сжала ее еще крепче.

– Это были очень плохие несколько дней. Прости.

Мать отодвинула Элизабет на расстояние руки и изучила ее лицо.

– Мы отправляли эсэмэски, сама знаешь. Даже отец звонил.

– Я не могу разговаривать с папой.

– Что, все действительно так плохо?

– Давай просто скажем, что в мой адрес высказывается достаточно суждений, чтобы обойтись еще и без суждений с небес.

Это не была шутка, но мать рассмеялась, хорошим, добрым смехом.

– Заходи, выпей чего-нибудь.

Она провела Элизабет в дом, усадила за маленький столик и принялась хлопотать – принесла лед и полупустую бутылку теннессийского виски.

– Не хочешь об этом поговорить?

Элизабет помотала головой. Ей хотелось быть честной с матерью, но она уже давно выяснила, что и одна-единственная ложь способна отравить даже самый глубокий колодец. Лучше вообще ничего не говорить. Лучше держать все в себе.

– Элизабет?

– Прости. – Элизабет опять помотала головой. – Я не хотела быть такой отчужденной. Просто все кажется таким… запутанным.

– Запутанным?

– Да.

– Что за глупости!

Элизабет открыла было рот, но мать только отмахнулась.

– Да я такого рассудительного человека, как ты, в жизни еще не видела! И ребенка, и взрослого. Ты всегда видишь все гораздо ясней и четче, чем остальные. В этом смысле ты такая же, как твой отец, хотя и веришь в совершенно другие вещи.

Элизабет вгляделась вглубь темного коридора.

– Он здесь?

– Отец-то? Нет. У Тёрнеров опять проблемы. Твой отец пытается помочь.

Элизабет знала Тёрнеров. Жена – пьяница, в любой момент готова устроить скандал. Даже покалечила своего мужа однажды, а вызов приняла как раз Элизабет, в свой последний день работы в патрульных. Можно было прикрыть глаза и сразу представить себе узкий тесный домик, женщину в розовом домашнем халате и весом от силы в какую-то сотню фунтов [2] 100 фунтов – чуть больше 45 кг. .

«Мне нужен преподобный!»

В руке у нее была скалка, которой она размахивала в полутьме. Ее муж лежал на полу весь в крови.

«Я не буду разговаривать ни с кем, кроме преподобного!»

Элизабет приготовилась действовать жестко, но ее отец угомонил тетку, а ее муж – в очередной раз – отказался писать заявление в полицию. Это было несколько лет назад, и преподобный до сих пор занимался их воспитанием.