Элин Сакс - Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении

Наша семья не была религиозной, но мы следовали основным еврейским традициям: ходили в Храм и соблюдали Дни трепета [2] Days of Awe, в иудаизме дни между Новым годом (Рош ha-Шана) и Днем искупления (Йом Кипур). . В детстве мы ходили в еврейскую школу, а также отпраздновали свои Бат- и Бар-Мицву [3] Бар-мицва (ивр. בת מצוה, буквально — «сын заповеди»), бат-мицва (ивр. בת מצוה‏‎ — «дочь заповеди», в ашкеназском произношении бас-мйцва) — термины, применяющиеся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком или девочкой религиозного совершеннолетия. . Хотя мне это подробно не объясняли, мне дали понять, что во многих местах и обстоятельствах евреи были не очень популярны, и что нужно быть скрытным и уважать себя, чтобы пройти свой путь в жизни. В отличие от папиных родителей, мы не соблюдали кашрут [4] Кашрут (ивр. ‏כַּשְׁרוּת‏‎, в ашкеназском произношении «кашрус») — термин в иудаизме, означающий дозволенность или пригодность чего-либо с точки зрения Галахи. ; еще одна семейная легенда гласила, что, для того, чтобы впечатлить своих будущих свекра со свекровью своей кошерностью, моя мама, чья семья никогда не соблюдала кашрут и даже не знала его правил, по ошибке заказала лобстера на ужин в тот день, когда мой папа представлял ее своим родителям.

Внешне казалось, что моя семья была очень благополучной — как на обложке журнала, нарисованной Норманом Роквеллом, или из доброго комедийного телевизионного сериала пятидесятых. И действительно, моя мама была, как сейчас бы ее назвали, «домашней мамой» или домохозяйкой. Она всегда была дома, когда мы возвращались из школы, следила, чтобы мы обязательно перекусили — до сих пор хлопья с холодным молоком для меня «еда из детства». Мы всегда ели вместе всей семьей, и хотя мама не много готовила (готовила домработница, а со временем мой папа пристрастился к готовке и очень в ней преуспел), в буфете всегда был пирог (хоть и магазинный), в холодильнике свежие фрукты, и свежее белье в наших шкафчиках.

Однако за красивым фасадом все было сложнее, как и в любой семье. Как и у всех родителей, у моих были и сильные и слабые стороны. Они были очень близки; на самом деле, они получали гораздо больше удовольствия в компании друг друга, чем с другими людьми, включая иногда и собственных детей. Как и многие пары пятидесятых годов, их сложно было представить отдельно друг от друга. Моя мама всегда была очень нежной с папой на людях, он с ней — не очень, хотя никогда не бывал пренебрежительным или грубым. Но всегда было понятно, что он был главным. Для моей мамы девизом всегда было: «Все, что ты захочешь, дорогой!», как это было и для ее мамы. Если у нее и были какие-то карьерные амбиции, когда она пошла в колледж, я никогда о них не знала; хотя она была центральной фигурой в успешном антикварном бизнесе, который мои родители начали вместе. Но все равно, ничто не изменилось в их отношениях за прошедшие годы. Недавно моя мама призналась, что она отказалась от своих политических взглядов, чтобы разделить взгляды моего отца.

Со своей стороны, несмотря на чувство юмора, зачастую граничащее с непристойностью, мой отец мог быть очень бескомпромиссным в своих мнениях и реакциях. В его отношении к другим людям всегда была нотка подозрительности, особенно когда дело касалось денег. В этом он был копией своего отца.

Мои родители никогда не скрывали своего отвращения к религиозному фанатизму и расизму. Например, мы могли ругаться любыми словами, но любые расовые или национальные комментарии были всегда полностью запрещены. Каким бы провинциальным Майами ни казался в то время (мой отец часто говорил, что у этого города были все недостатки больших городов и никаких их преимуществ), напряженные отношения между афро-американцами и кубинскими иммигрантами и беспорядки в 1970-м (во время которых полиция не раз беспокоила нашу афро-американскую домработницу), научили нас, что даже знакомый пейзаж в тумане предрассудков может непредсказуемо измениться.

Какими бы ни были их (и наши) недостатки, родители всегда нам говорили «Я тебя люблю», и в детстве, и сейчас. До сих пор они открыто проявляют нежность ко всем нам, и даже приветствуют моих друзей объятиями и поцелуями. Мои родители никогда не были жестокими, не были сторонниками наказаний, и никогда не применяли физическую силу, пытаясь привить нам дисциплину; они просто дали нам понять, с самого раннего детства, как многого они ожидают от нашего поведения, и когда мы не достигали этой высокой планки, они подхлестывали нас своим разочарованным удивлением.

Мы также не нуждались особенно и в материальных благах. Мы были крепким средним классом, и с течением времени наше благосостояние возрастало. Мой отец, как юрист, имел дело с недвижимостью, покупкой-продажей земли и наследственными делами — все это росло с развитием Майами. Когда мне было тринадцать, мои родители открыли магазин антиквариата в пяти минутах езды от дома. Он тоже процветал, и родители начали покупать и перепродавать товары из Европы, что со временем стало означать две-три ежегодные поездки во Францию, а также то, что мы стали проводить много времени в Нью-Йорке.

Поэтому у нас не было забот о крыше над головой, насущном хлебе или ежегодных семейных поездках на каникулы. От нас ожидалось поступление в колледж, и подразумевалось, как само собой разумеющееся, что родители оплатят наше образование. Они были любящими, работящими, в меру целеустремленными (для себя и для детей) и, в большинстве случаев, добрыми. В общем, как это описывается в психологической литературе, «достаточно хорошими» — и они воспитали троих славных детей, нелегкое дело в те, да и в любые другие, времена. Мои братья выросли достойными мужчинами: Уоррен работает трейдером на Уолл-стрит, Кевин — инженер-строитель в Майами. Оба самореализовались в своих профессиях, у обоих — жены и дети, которых они любят, и которые любят их. И я знаю, что мою собственную склонность к работе в полную силу и стремление к успеху можно напрямую проследить от моих родителей.

Короче говоря, они дали мне то, что мне нужно было для того, чтобы реализовать мои способности и научили меня этому. И (хотя я не могла предвидеть или понять, насколько это будет жизненно важным для меня) они дали мне все необходимое для существования.

Когда мне было почти восемь лет, я неожиданно начала вести себя не совсем так, как хотелось бы моим родителям. У меня появились, как бы это назвать, небольшие странности. Например, иногда я не могла выйти из своей комнаты, пока вся моя обувь не была аккуратно расставлена и выровнена по линеечке в шкафу. Или около кровати. Бывали ночи, когда я не могла выключить свет, пока все мои книги не были расставлены в правильном порядке. Иногда, вымыв руки, я должна была вымыть их во второй раз, затем и в третий раз. Ничто из этих странностей не мешало мне в моих ежедневных занятиях: я ходила в школу, участвовала в семейных трапезах, ходила играть. Но все это требовало определенной подготовки, определенной… осторожности. Потому что я должна была это сделать. Это просто было так. И это было испытанием терпения для любого, кто ждал меня у двери спальни или ванной: «Элин, ну же, мы опоздаем!» или «Автобус уйдет!» или «Тебя отправили спать сорок минут назад!».