Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

— Ветер на улице, аж слезу вышибает. По всему видать — снег ночью выпадет, — и, увидав у ног хозяина Найду, позвал: — Ко мне! Ко мне, Найда! — но та только чуть шевельнула хвостом и осталась лежать.

— Ишь, ты! — удивился дед Егор. — Теперь меня можно и не признавать? Теперь можно меня и побоку? А с кем ты охотилась, когда хозяина не было, кто тебя кормил, поил? — Собака стукнула несколько раз хвостом об пол, но не поднялась.

— Во, видал! — весело продолжил дед Егор. — Что значит хозяин дома! Дождалась светлого дня. — И, обращаясь к хозяину, сказал вдруг потухшим голосом: — Прости, если сможешь. Испортил я тебе собаку. Не идет она теперь по красному зверю. Отохотился ты на лис, — и рассказал дед Егор, как пожалел заряд. — Хоть стреляй меня теперь заместо лисы, жаль, шкура не сгодится.

Хозяин молчал, ласково перебирая шерсть на шее собаки, и та блаженно щурила глаза.

А вечером повалил снег. Он шел крупными хлопьями, покрывая землю пушистым белым ковром.

Хозяйка подошла к хозяину и спросила ласково:

— На охоту пойдешь?

— С чем? Ружье где взять?

Хозяйка молча полезла в сундук, из-под тряпья вытащила ружье:

— Все, что могла на еду сменяла, а ружье, припасы да вот Найду сохранила…

Утром вышли за деревню, к оврагу.

— Вперед, ищи! — прошептал хозяин.

Собака сразу же пошла челноком и вскоре скрылась в овраге. Светало. Хозяин, не снимая с плеча ружья, замер, глядя на искрящийся розовым снег, вслушиваясь в утреннюю тишину. На миг ему почудилось, что вот сейчас сомнут эту тишину разрывы снарядов и взметнется снег черными фонтанами изорванной земли.

— Га-х! — раскатилось над полем, над оврагом.

Хозяин снял ружье, стал за куст, взвел курок. Лай то приближался, то удалялся.

«Так она же лису гонит!» — ахнул хозяин.

И точно! Лиса выскочила из оврага — огненная в лучах восходящего солнца. Она шла прямо на человека, еще не чувствуя опасности. Шла не спеша, грациозно изогнув хвост, даже не оглядываясь на лай.

Хозяин положил палец на спусковой крючок. И вдруг опустил ружье, а потом и сам опустился прямо в снег. Лиса прошла метрах в двадцати, но хозяин ее не видел, он сидел, обхватив голову руками, и по щеке его катилась слеза. Он вытер ее ладонью и почувствовал, что рука его пахнет не порохом — снегом. Простым снегом. Мирным снегом…

А собака шла уже по зрячему зверю и гнала лису с такой страстью, что даже самая хитрая из самых хитрых лис не ушла бы от нее. Потому что не было собаки счастливей на свете. Не было!

Мы стояли на перешейке между озерами Шипуновским и Шуракшей на утином перелете. Вечер был теплый, и утка не летала. Вторая половина октября, а ни снега, ни холодов не ожидалось. И утка отдыхала перед дальним перелетом, пользуясь погожими солнечными днями. А мы жаждали непогоды — пусть дождь, пусть снег, пусть сильный ветер… Только тогда бесчисленные стаи северной утки тронутся дальше и зададут работу нашим ружьям.

Стемнело. Сегодня ждать больше нечего. Мы разрядили ружья и пошли к палатке. Говорить не хотелось. Неудача никогда не располагает к разговору. Мой друг и постоянный спутник по охоте и рыбалке Василий Тихонович Тучков, или просто Тихоныч, принялся разводить костер. Огонь бойко охватил заранее припасенные сухие ветки, заплясал под котелком с водой, вылизывая его черные от сажи бока и бросая красноватые блики на морщинистое лицо нашего третьего компаньона — егеря Бабаева.

У моих ног примостился молодой курцхаар Топ. Набегавшись за день, он быстро задремал, изредка взвизгивая во сне. Наверно, ему снились выстрелы, утки… Я нечаянно дотронулся до него рукой, он сразу же проснулся, завилял своим куцым хвостом, посмотрел на меня блестящими глазами. Но вдруг весь напрягся, полуобернувшись в сторону озера.

— Вперед! — приказал я, и Топ рванулся в темноту.

— Колонка учуял, наверное, — спокойно сказал егерь. — Много их здесь…

Топ скоро вернулся к костру, со смущенным вздохом снова улегся у моих ног.

— Что? — усмехнулся я. — Не догнал?

— Еще бы, топает, как слон, все в округе разбегается, — любовно поглядывая на нашего незаменимого помощника, сказал Тихоныч.

— Хорошая собака, — похвалил и егерь. — Крупная, мощная, через любой камыш спокойно идет… — и, помолчав, вдруг добавил: — Только кончают они всегда плохо.

— Кто? — не понял я.

— Хорошие собаки. Не умирают они своей смертью.

— Брось ты, Михаил Григорьевич, — запротестовал Тихоныч, насмешливо улыбаясь. — К чему на ночь глядя да такие страсти…

А меня заинтересовало категорическое заявление егеря. И я, чтобы подтолкнуть его на рассказ, нарочито зевая, произнес:

— Эхе-хе! Не пугай нас, дорогой Михаил Григорьевич. Все эти бабушкины сказки нам давно известны.

— Что? Бабушкины сказки?! — загорячился егерь, мелко подергивая головой. Когда он нервничал, фронтовая контузия напоминала о себе. — Вот я вам сейчас расскажу про один случай… Вот, говорят, из-за знаменитых алмазов убийства да войны бывают. Не только из-за них. Из-за хороших собак тоже. Сколько несчастий и переживаний…

— Ты не философствуй, — сказал строго Тихоныч, засыпая заварку в котелок. — Начал, так рассказывай про свой случай.

— Ладно, слушайте, а то ишь… — егерь хотел по привычке поспорить с Тихонычем, но, заметив мой укоризненный взгляд, перешел к рассказу:

— Когда с фронта я вернулся, пришлось поработать лесным объездчиком — врачи советовали. И приехал к нам в село новый учитель, тоже фронтовик. Небольшого росточка, худосочный, в чем только душа держится, да еще и в очках. Одним словом — интеллигент. Прибыл прямиком из Германии. Из действующих частей. Тоже искалеченный, но радостный, возбужденный. Да все мы такими были. Все, кто с войны живым вырвался. — Егерь взял кружку из рук Тихоныча, подул в нее и, не отпив ни глотка, продолжил: — И привез он из Германии не перины и ковры, не зеркала и пианино, что частенько бывало, нечего греха таить… А привез он собаку, вот на вашу мастью смахивает сильно. Не помню, уж какая-такая легавая, но то, что из Германии, это точно.

Поначалу его у нас на смех подняли. Ведь в Сибири сроду охоту на всяких там бекасов, да и на уток баловством считали. — Егерь держал кружку обеими руками, словно грея ладони, и я, полагая, что он озяб, предложил выпить водки, но он лишь досадливо мотнул головой.

— А если для баловства еще и собаку везти за тысячи километров, тогда кто ты? Сумасшедший. Ну, может, не совсем, но чокнутый — точно. Хоть по всему видать, неплохой он человек был, но думали о нем примерно так. Правда, после первого же года мнение изменилось. Собака-то оказалась универсальной. Что там по утке, по косачу, по глухарю шла… Лося мертво держала. Одна! Ло-ося-я!