Никита Карацупа - Записки следопыта

Добротная крестьянская основа была уже во мне, маленьком, заложена. Оттого, наверное, относились ко мне по-доброму хозяева в казахстанских аулах. Вообще же с беспризорниками они обращались жестоко: избивали их, раздевали и выгоняли на мороз. Поступали они так с маленькими воришками все по тем же неписаным законам села, не считаясь с тем, что провинившиеся были детьми — осиротевшими, ожесточившимися от голода и лютой своей жизни.

А я не воровал, хоть и трудно, почти невозможно было иначе прожить. В аулах среди казахов, русских, украинцев, конечно, встречались богатые хозяева, но у большинства из живших там, как говорится, не было ни кола, ни двора: так, незавидный какой-нибудь домишко из глины. На милостыню в таких краях не проживешь. И когда мне исполнилось восемь лет, я понял, что мне нужно зарабатывать деньги и жить своим трудом.

Уже шла гражданская война, а я не знал еще и о том, что совершилась революция. Впрочем никто вокруг меня об этом не знал. Оттуда, где уже переворачивалась вся жизнь, с североказахстанскими степями не было никакой связи, и здесь люди жили своей жизнью, не думая о политике.

Богатым хозяевам (их удивительно точно называли «кулаками») нужна была рабочая сила. Им было выгодно брать к себе сильных, физически развитых детей. А я, маленький и слабенький, им не годился. Но все же взяли меня пасти овец: подметили, что я быстрый и ловкий. И я был рад. Хоть и не было у меня своего дома, но нашел я наконец в жизни хоть какое-то место.

Да, внушительная это фигура — русоволосый мальчонка, которого и в траве можно потерять, — «хозяин» целой отары овец, существ еще более беззащитных, чем он. Они обступают мальчишку со всех сторон, и он — как самый сильный, самый разумный, — должен их оберегать.

Ловко и уверенно щелкая кнутом, я гоню своих овечек по степи.

С ними я уже не один. Степь, прежде чужая, стала теперь моим домом, а овцы, глядевшие на меня загадочными и добрыми глазами, — самыми близкими мне, хоть и не совсем пока понятными существами. А кем же еще они могли для меня быть в бескрайнем, ветреном доме под звездами?

По ночам я сидел у костра и настороженно прислушивался к темноте, таившей в себе ведомые и неведомые опасности. И становилось как-то легче на душе, словно веяло на меня миром и теплом, когда отблески костра выхватывали из тьмы и золотили овечью шерсть.

Чем ласковее относишься к животным, тем быстрее они к тебе привыкают. Нужно иногда побаловать их; даже если у тебя последний кусок в руке — и тем поделись. А сердиться на животных, кричать на них не следует: крик да палка и делают овцу бестолковой.

Тогда еще, у степного костра, понял я, что общение с животными требует от их хозяина уравновешенности. И начал я в себе это качество воспитывать.

Выходит, природа, открываясь мне так в раннем детстве, направляла меня, словно было заранее предопределено, какую роль и потом ей играть в моей жизни и какой будет моя жизнь.

Именно тогда появилась у меня первая собака. Мне подарил ее старый чабан… Пожалел он незадачливого пастушонка. Я и понятия не имел, что собаки помогают пастухам охранять отару, что у каждого обычно не менее пяти специально обученных псов. Если на отару нападают волки, чабан с тремя собаками бросается на волков, а оставшиеся присматривают за отарой. А мне одному приходилось все время бегать туда-сюда. И все без толку: время от времени волки задирали у меня скот, а за каждую овцу надо было платить.

— Вот тебе Дружок, — приговаривал старик-чабан, отдавая мне щенка. — Помощник.

И объяснил, как Дружка воспитывать, чтобы он ко мне привязался и меня слушался, умел выполнять команды.

— Но, знаешь, тебе понадобится много времени, чтобы добиться успеха, — предупредил старик.

Меня это не испугало. Я так был рад Дружку! Он оказался ласковым, смышленым и так самоотверженно нас охранял! Щенок, он сам еще боялся волков, но яростным лаем их отпугивал.

Я быстро освоил приемы дрессировки: сообразил, в чем тут дело, как установить эту связь — между приказом и выполнением, когда нужно лакомство дать, а когда проявить строгость, наказать. Старый пастух был опытным дрессировщиком, но и он удивился, как быстро мой Дружок стал ученой собакой.

Увидев, что пастуху с таким помощником и легче и надежнее, особенно по ночам, я приобрел и воспитал еще трех щенков.

Дело у меня пошло. Сторожа мои верные — всегда ушки на макушке. Один из них — разводящий. Вот я покормил собак и говорю: «На службу!» Разводящий поднимается, смотрит на остальных и идет. А они — за ним! (Вначале я сам собак разводил. А потом, когда они усвоили, что за верную службу я утром их обязательно чем-нибудь угощу, уже сами, лишь только стемнеет и я скомандую: «На пост!» — расходятся по своим местам.)

А Дружок оставался возле меня. Он стал уже большой и сильной собакой. Если овцы были в опасности, он вместе со мной набрасывался на волков. Конечно, охранникам моим доставалось: волки кусали их, рвали, но верные мои помощники все же одерживали верх.

Я убедился тогда, что собака станет тебе надежным другом и помощником, если ты вложишь частицу души в ее воспитание. С той далекой поры и полюбилось мне работать с собаками. Благодарная это работа. Собака понимает, что ты о ней заботишься. Она, пожалуй, все понимает и никогда тебя не подведет. Став пограничником, я в этом еще больше уверился. Сейчас я и представить себе не могу, как бы я по ночам работал на границе без Ингуса.

Любил я ночные дозоры. И ночную тишину, в которой каждый звук кажется таинственным. Умей только уловить его и понять, и тогда темнота для тебя не помеха.

Идем мы с Ингусом по дозорной тропе, оба в слух обратились, но ничего, кроме собственного дыхания, не слышим. Вдруг невдалеке хрустнула ветка.

— Слушай! — тихонько приказал я Ингусу.

Снова хруст, но уже дальше от нас. Ингус потянул меня в сторону сопок. Побежали. Сначала кустарником, потом лесом.

Я за Ингусом едва поспевал. Но не по этой причине время от времени его останавливал, а для того, чтобы осмотреть траву, прислушаться.

Нарушители (а то, что это не один человек, я понял сразу) были, видно, людьми опытными: двигались быстро, ориентировались уверенно. Бывали в здешних местах? Мы с Ингусом одолели уже не один километр, а незнакомцев этих все не догоним.

Бегать нам с Ингусом — не привыкать, но с первым потом пришла и первая усталость. Превозмочь ее несложно. Я сбросил сапоги и побежал в одних носках. Чуть позже оставил на земле следовой фонарь, а за ним и кожаную куртку. Имея такую собаку, вполне можно себе это позволить. Ингус потом вещи мои найдет.

Бежим дальше. Вот и второй пот — липкий, со слабостью до тошноты. Надо и эту усталость одолеть. А потом придет третья…