Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере)

За крепкую руку старости!

За наслаждение этой старостью и возбуждение этой молодостью!

За общее движение от пения и танца к чтению и уму!

И как только каждый вдруг станет доволен своим результатом, от общего результата вздрогнут все!

И стол будет как сейчас.

И мысли о еде только во время еды.

И наши женщины будут не только украшать, но и двигать нами, разыгрывая тончайшие шахматные партии, вдвойне сложные, ибо им ещё надо внушить нам, что это придумали мы, чтоб потом сказать: «Ну, это ж ты так хотел».

С нашим счастьем!

С Новым годом!

Когда на дворе плюс пять, а на душе плюс восемнадцать. Твои восемнадцать. Твоя молодость и надежда!

И бог с ним! Бог с ним! Бог с наступившим Новым годом и этим всеобщим женским днём!

Надпись на фотографии:

«Это я стою на берегу океана в кожаном пальто и шляпе.

То красное вдали – моя машина.

Эта женщина в белом – я с ней танцевал.

На термометре плюс пятьдесят два.

Вода холодная.

Покажите соседям.

Гриша».

Одесская литература – богатое мышление и бедный язык.

– Как пройти к Привозу?

– Идите так, как я сижу.

– Вы имеете в виду – лицом?

– А как же! Идите, я вас буду наблюдать. Если вы не туда свернёте, я крикну. Идите, идите, пока я молчу. Идите.

Они шли к морю по узкому переулку.

Две толстые женщины с большой кошёлкой посредине.

Молодой парень не мог их обогнуть.

Опёрся на их плечи и, легко перепрыгнув кошёлку, затанцевал впереди.

К нему подошёл кто-то из зрителей:

– Вы обидели двух женщин.

– Вы антисемит? – спросил парень.

– Я еврей.

– И я еврей, – сказал русский, и они разошлись.

Кстати, в море остаются следы от катера, от парохода. Как в душах, как в умах. Как всюду, где нам кажется, что они исчезли.

В Одессе открываешь кран – начинает шумно идти вода.

Не из крана.

И неизвестно – откуда.

Только по крикам соседей начинаешь понимать.

Как красиво шутили в Одессе. На улице Ленина была юстировочная мастерская одного типа. А мы шли по Ришельевской. А параллельно ехал самосвал с гравием. А Изя его догнал.

– А нужен гравий дозарезу.

– …

– А за десятку отдашь?

– …

– А вот сюда.

– …

А шофёр за десять рублей высыпал все 5 тонн под дверь юстировочной мастерской.

А хозяин весь следующий день нанимал рабочих, машины – влетел на 500 рублей.

А он всё кричал: «Кто это мне подстроил?»

А мы сочувствовали. Конечно, это его не исправило. Но мы себя почувствовали людьми.

А как же.

Еве шесть лет. Она – глава семьи.

– Ева, переведи ей, что я оплачу только часть дома.

Ева молчит как проклятая на двух языках.

– Ева, чтоб ты сгорела, ты не можешь ей перевести?

– Я уже перевела.

– Ну и расскажи, что ты перевела?

– Ай кэн пэй уан парт…

– И что же это значит?

– Я могу платить только часть.

– Что часть? Что часть? Несчастье… Что часть?! Что часть?! Какую часть? Ты сошла с ума. Я могу платить всё.

– Ай кэн пэй евресинг.

– Что ты ей сказала?

– Я могу платить всё.

– Что значит – всё? Что всё? Почему всё? Кто сказал – всё? Ты что, сдурела? Что ты там ей болтаешь! Где я возьму всё? У меня нет на всё. Нет у меня. Даже если я продам трусы. Если тебя продам в рабство. Откуда я возьму? Я могу платить всё, но не сейчас… Сейчас я могу часть. Могу часть. Вполне могу… Часть… Могу… Ты поняла?

– Ай кэн пэй парт.

– Теперь стоп! Что она сказала? Что она сказала? Стоп!

– Она сказала, давай всё.

– Чтоб ты горела. Она что, так сказала? Чтоб я так была здорова. Чтоб дедушка не дожил. Слушай меня, Ева, я могу платить всё.

– Ай кэн пэй эвресинг.

– Я всё могу. Я в состоянии. Деньги – это грязь. Их у меня куры не клюют. И я заплачу всё. Но я могу платить часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Остальное – в рассрочку.

– Ай кэн пэй…

– Ева, стоп! Что она сказала?

– Она сказала – давай всё!

– Скажи ей – хорошо, скажи – я согласна. Но только часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Вот. Но я буду платить всё. Все подохнем. Ты, Ева, будешь в мусоре копаться. Папа будет вагоны толкать. Я рвану на панель. Но я буду платить всё. Мы не имеем права её упускать.

– Ай кэн пэй эвресинг.

– Правильно! Но сейчас – часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Точно. Теперь спроси её, сколько она хочет.

– Она говорит – давай всё.

– Скажи ей – хорошо, по рукам.

– Гуд.

– Но только сейчас – часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Ты ей перевела?

– Да.

– Что она сказала?

– Давай всё.

– Скажи – хорошо. Дай, я ей пожму руку… Ева, уйди… Я жму руку… Всё, Ева, говори – «хорошо».

– Гуд…

– Но только частями.

– Ай кэн пэй парт.

– Она поняла?

– Да.

– Что она говорит?

– Давай всё.

– Переводи. Так, Ева… Скажи ей, мы объявляем перерыв.

– Интервал.

– Иди сюда… Что ты ей перевела? Я тебя сейчас убью. Почему она упирается? Ты что, не можешь ей сказать, что я плачу всё? Но не сейчас. Вот в данный момент часть, а потом отдам. Ты что, не можешь двух слов связать? Ты что, не понимаешь? Я ей год плачу. На твой английский папа машину продал. Ты только посмей нам это дело сорвать. Я тебя прибью. Иди… Скажи ей, что я могу платить всё… Но сейчас часть. Ты поняла? Иди.

– Ай кэн пэй эвресинг…

У нас, если кто-то что-то вспоминает, он требует, чтобы все были рядом. С криком: «Идите все сюда!»

Пока все не соберутся, он не начинает.

– Миша здесь? А Изя здесь? А Гарик? А Женя… Все… Я хочу вспомнить…

И начинает вспоминать…

Он молчит.

Мы молчим.

Мне не понять, зачем ему все, чтобы что-то вспомнить…

Кто-то кричит:

– Это про Зюню?

– Нет…

– Про Павлика на «плитах»?

– Нет… Нет…

– Наверное, про эту сволочь – Зинку…

– Нет! Не мешайте… Тихо!

Зачем мы ему нужны? Зачем «тихо»?

Я не вынес молчания:

– Всё! Плевать я хотел!

Не можешь – не вспоминай!

Прекращай!

А вы все – идиоты.

Он же вас эксплуатирует…

Что он вспоминает?

А даже если вспомнит.

Я его знаю сорок лет.

Ничего интересного.

Он вообще ничего не помнит.

Ему кажется, когда все сидят, у него что-то начинает работать.

Хоть весь город зови, у тебя не поднимается в голову.

– Тихо! Дай ему сказать.

– Не хочу. Полжизни я сижу и жду, что он что-то скажет.

Не хочу.

Я свободный человек.

И мне плевать, что он приехал из Америки.

Откуда бы он ни приехал.

Там он ничего не вспоминает.

А здесь он ничего не вспомнит.

Что ты мотаешься туда-сюда!

– Дай ему вспомнить!

– Не дам! Вот иди во двор и сядь под дерево.

Вспомнишь – крикнешь.