Карел Чапек - Год садовода

Но раз уж мы заговорили об этом хрупком ростке, то тут, — каким образом, этого никто не знает, — довольно часто происходит следующее: стоит вам шагнуть на клумбу, чтобы снять с нее сухую веточку или вырвать подлый одуванчик, вы почти всегда наступите на подземный росток лилии либо купальницы; он хрустнет у вас под ногой, и вы замрете в ужасе и отчаянии; в эту минуту вы считаете себя каким-то чудовищем, которое все вытаптывает своими копытами. Или, со всяческими предосторожностями разрыхляя почву клумбы, обязательно рассечете мотыжкой проросшую луковку либо срежете заступом под самый корень росток анемона и, попятившись в испуге, расплющите каблуком зацветшую маленькую примулу или обломите молодой хвост дельфиниума. Чем с большей осторожностью вы действуете, тем больше наделаете вреда; только многолетняя практика научит вас мистической и суровой уверенности подлинного садовода, который шагает куда попало, но ничего не раздавит. А если и раздавит — не приходит в ужас. Но это я — так, мимоходом.

Помимо прорастания, апрель — также месяц посадок. С восторгом, да, с диким восторгом и нетерпением заказали вы садовникам саженцы, без которых вам жизнь не мила; обещали всем своим приятелям-садоводам, что придете к ним за отводками; потому что вам всегда мало того, что есть. И вот в один прекрасный день у вас в доме собралось каких-нибудь сто семьдесят саженцев, жаждущих посадки. Тут вы окидываете взглядом свой сад и с удручающей ясностью убеждаетесь в том, что сажать некуда. Таким образом, садовод в апреле — это человек, двадцать раз обегающий сад свой с вянущим саженцем в руке, отыскивая хоть пядь земли, где еще ничего не растет.

— Нет, сюда нельзя, — ворчит он себе под нос. — Тут у меня эти проклятые хризантемы. А здесь его задушит флокс. А там — смолка, черт бы её побрал! Гм, тут расползлись колокольчики. И возле той лесенки тоже нет места. Куда же его девать? Стой, вот сюда!… Нет, тут уже борец. Может, сюда? Тут лапчатка. Хорошо бы сюда, да тут полно традесканции. А там? Хотел бы я знать, что у меня там посажено? Ага, тут вот есть еще местечко. Погоди, мой маленький, сейчас я тебя устрою. Ну, вот. Расти себе с богом.

Но через два дня садовод обнаруживает, что посадил своего нового питомца прямо посреди раскрывшихся алых бутонов.

Человек породы садоводов выведен искусственно, а вовсе не является результатом естественного развития. Если бы он был продуктом природы, то выглядел бы иначе: у него были бы ноги, как у жука, чтобы ему не садиться на корточки, и крылья, чтоб он мог парить над своими грядками. Кто с этим не сталкивался, тот никогда не поймет, как мешают ноги, когда их не на что поставить; до чего они непомерно длинны, если их нужно поджать под себя, чтобы поковырять пальцем в земле; и до чего невозможно коротки, если нужно перешагнуть на другую сторону клумбы, не наступив на подушку ромашек или распустившихся орликов. Хорошо бы подвеситься на чем-нибудь и качаться себе над своими посадками; или иметь по крайней мере четыре руки, плюс голову в фуражке, и ровно ничего больше; а то еще — чтобы наши руки и ноги могли выдвигаться, как штатив у фотоаппарата. Но, поскольку физическая организация садовода внешне ничем не отличается от несовершенной организации остальных смертных, ему остается только как можно искусней балансировать, стоя на цыпочках, на одной ноге, взлетать в воздух, подобно балерине императорских театров, раскорячиваться на четыре метра вширь, ступать легко, как бабочка или трясогузка, умещаться на одном квадратном дюйме, сохранять равновесие вопреки всем законам о наклонных телах, всюду доставать, от всего уклоняться, да еще при всём том по возможности соблюдать полное достоинство, чтобы над ним не смеялись.

Впрочем, при беглом взгляде на садовода издали, вы не увидите ничего, кроме его зада: всё остальное, как то голова, руки и ноги, находится попросту под последним.

— Благодарю за внимание; да, всего пропасть: нарциссы, гиацинты и тацеты, viola cornuta и пупавник, камнеломка, драба, и арабис, и гутчинсия, и белая буквица, и весенний вереск. А сколько ещё расцветет завтра или послезавтра — вот посмотрите!

Смотреть, понятное дело, может каждый.

— Ах, какой хорошенький лиловый цветочек! — воскликнет какой-нибудь непосвященный, на что садовод с некоторой обидой возразит: — Это — Petrocallis pyrenaica ! Потому что садовод помешан на названиях; цветок без названия — это, выражаясь языком Платона, цветок без метафизической идеи; он просто лишен истинной, полноценной реальности. Безымянный цветок — сорняк; цветок с латинским названием находится уже на некоем профессиональном уровне. Скажем, выросла у вас на клумбе крапива; вы взяли и прикрепили табличку с надписью: « Urtica dioica » и невольно стали относиться к ней с уважением: даже землю ей рыхлите и удобряете чилийской селитрой.

Беседуя с садоводом, обязательно спросите его:

— Как называется эта роза?

— Это «Бурмистер ван Толле», — польщенный, ответит он. — А вон там — «Мадам Клер Мордье».

И подумает о вас ласково: «Какой учтивый, благовоспитанный человек». Но сами остерегайтесь прибегать к названиям. Но говорите, например: «Какой у вас там расцвел oтличный Arabis », а то как бы садовод не обозлился и не загремел: «Что вы! Да ведь это Шивереккия Борнмюллери !!!» В сущности, это одно и то же, разницы никакой, но — название есть название. А мы, садоводы, дорожим хорошим названием. По той же причине мы терпеть не можем детей и дроздов: они вытаскивают из земли и перепутывают таблички; и бывает, что мы говорим с удивлением:

— Поглядите, этот ракитник цветет совсем как бессмертник… Видимо, местная разновидность. А ведь определенно — ракитник: вот моя собственная табличка!

…Но я сознательно буду воспевать не праздник труда, а праздник частной собственности; и если не пойдет дождь, отпраздную его, сидя на корточках и приговаривая:

— Дай, я тебе подсыплю немножко торфу, а вот этот отросток обрежу… Хочешь поглубже в почву, а?

И торица ответит: да, ей хотелось бы. И я посажу её поглубже. Потому что это моя земля, орошенная потом и кровью; притом в буквальном смысле слова: ведь, подрезая веточку либо какой-нибудь отросток, почти всегда обрежешь себе палец, который тоже — не что иное, как веточка или отросток. Имея сад, неизбежно становишься частным собственником: если у тебя выросла роза, так это не просто роза, а — твоя роза. Видишь и отмечаешь не расцвет черешен, а расцвет твоих черешен. У человека, ставшего собственником, появляются конкретные точки соприкосновения с ближними, — например, в связи с погодой; он говорит: «лучше бы у нас не было дождя» или «славно нас смочило». Кроме того, у него появляются столь же определенные отталкивания; он отмечает, что у соседа деревца-то — всё больше хворост да метелки, не как у него, или что вон та айва лучше принялась бы в его собственном саду, чем в соседском, и т. д. Таким образом, не может быть спора о том, что частная собственность вызывает определенные классовые и коллективные интересы, — например, в отношении к погоде; но бесспорно также и тo, что она пробуждает страшно сильные эгоистические, предпринимательские, частнособственнические инстинкты. Несомненно, человек пойдет в бой за свою правду, но еще охотней и отчаянней кинется он в бой за свой сад. Владея земельным участком в несколько сажен и что-то на нем выращивая, действительно становишься существом в какой-то мере консервативным, ибо подчиняешься тысячелетним законам природы; как-никак, ни одна революция не приблизит пору вегетации и не заставит сирень распуститься раньше мая; это учит человека мудрости и покорности законам и обычаям.