Игорь Губерман - Гарики на каждый день

Склонен до всего коснуться глазом
разум неглубокий мой,но дошлый,
разве что в политику ни разу
я не влазил глубже,чем подошвой.

Во всем со всеми наравне,
как капелька в росе,
в одном лишь был иной,чем все -
я жить не мог в гавне.

Любому жребий царственный возможен,
достаточна лишь смелось вжиться в роль,
где уничтожен – лучше,чем ничтожен,
унижен – как низложенный король.

За то,что смех во мне преобладает
над разумом средь жизненных баталий,
фортуна меня щедро награждает
обратной стороной своих медалей.

Замкнуто,светло и беспечально
я витаю в собственном дыму;
общей цепью скованный случайно,
лишь сосед я веку своему.

В этом странном окаянстве -
как живу я? Чем дышу?
Шум и хам царят в пространстве,
шумный хам и хамский шум.

Когда– нибудь я стану знаменит,
по мне окрестят марку папирос,
и выяснит лингвист-антисемит,
что был я прибалтийский эскимос.

В эту жизнь я пришел не затем,
чтобы въехать в сенат на коне,
и доволен сполна уже тем,
что никто не завидует мне.

Отнюдь я не был манекен,
однако не был и в балете;
я тот никто,кто был никем,
и очень был доволен этим.

Есть мечта у меня,беречь
буду крепость ее настоя:
когда вновь будут книги жечь,
пусть мою огня удостоят.

Что стал я пролетарием – горжусь;
без устали,без отдыха,без фальши
стараюсь,напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант – на генеральше.

Средь шумной жизненной пустыни,
где страсть,и гонор,и борение,
во мне достаточно гордыни,
чтобы выдерживать смирение.

Каков он,идеальный мой читатель?
С отчетливостью вижу я его:
он скептик,неудачник и мечтатель,
и жаль,что не читает ничего.

Господь – со мной играет ловко,
а я – над Ним слегка шучу,
по вкусу мне моя веревка,
вот я ногами и сучу.

Всю молодость любил я поезда,
поэтому тот час мне неизвестен,
когда моя счастливая звезда взошла
и не нашла меня на месте.

Тюрьма была отнюдь не раем,
но часто думал я,куря,
что,как известно,Бог – не фраер,
а значит, я сижу не зря.

Множеству того,чем грязно время,
тьме событий,мерзостных и гнусных,
я легко отыскиваю семя
в собственных суждениях и чувствах.

Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе -
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе.

Эпоха,мной за нравственность горда,
чтоб все об этом ведали везде,
напишет мое имя навсегда
на облаке,на ветре,на дожде.

Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.

Женщиной славно от века
все,чем прекрасна семья;
женщина – друг человека
даже,когда он свинья.

Тюремщик дельный и толковый,
жизнь запирает нас надолго,
смыкая мягкие оковы
любви,привычности и долга.

Мужчина – хам,зануда,деспот,
мучитель,скряга и тупица;
чтоб эта стало нам известно,
нам просто следует жениться.

Творец дал женскому лицу
способность перевоплотиться:
сперва мы вводим в дом овцу,
а после терпим от волчицы.

Съев пуды совместной каши
и года отдав борьбе,
всем хорошим в бабах наших
мы обязаны себе.

Не судьбы грядущей тучи,
не трясина будней низких,
нас всего сильнее мучит
недалекость наших близких.

Брожу ли я по уличному шуму,
ем кашу или моюсь по субботам,
я вдумчиво обдумываю думу:
за что меня считают идиотом.

Я долго жил как холостяк,
и быт мой был изрядно пуст,
хотя имел один пустяк:
свободы запах,цвет и вкус.

Семья – надежнейшее благо,
ладья в житейское ненастье,
и с ней сравнима только влага,
с которой легче это счастье.

Не брани меня,подруга,
отвлекись от суеты,
все и так едят друг друга,
а меня еще и ты.

Чтобы не дать угаснуть роду,
нам Богом послана жена,
а в баб чужих по ложке меду
вливает хитрый сатана.

Детьми к семье пригвождены,
мы бережем покой супруги;
ничто не стоит слез жены,
кроме объятия подруги.

Мое счастливое лицо
не разболтает ничего;
на пальце я ношу кольцо,
а шеей – чувствую его.

Тому,что в семействе трещина,
всюду одна причина:
в жене пробудилась женщина,
в муже уснул мужчина.

Завел семью. Родились дети.
Скитаюсь в поисках монет.
Без женщин жить нельзя на свете,
а с ними – вовсе жизни нет.

Если днем осенним и ветреным
муж уходит,шаркая бодро,
треугольник зовут равнобедренным,
невзирая на разные бедра.

Был холост – снились одалиски,
вакханки,шлюхи,гейши,киски;
теперь со мной живет жена,
а ночью снится тишина.

Цепям семьи во искупление
Бог даровал совокупление;
а холостые,скинув блузки,
имеют льготу без нагрузки.

Я по любви попал впросак,
надев семейные подтяжки,
но вжился в тягу,как рысак,
всю жизнь бегущий из упряжки.

Удачливый и смелый нарушитель
законности,традиций,тишины,
судьбы своей решительный вершитель,
мучительно боюсь я слез жены.

Бьет полночь. Мы давно уже вдвоем.
Спит женщина,луною освещаясь.
Спит женщина. В ней семя спит мое.
Уже,быть может,в сына превращаясь.

Еще в нас многое звериным
осталось в каждом,но великая
жестокость именно к любимым -
лишь человеку данность дикая.

Я волоку телегу с бытом
без напряженья и нытья,
воспринимая быт омытым
высоким светом бытия.

Господь жесток. Зеленых неучей,
нас обращает в желтых он,
а стайку нежных тонких девочек -
в толпу сварливых грузных жен.

Когда в семейных шумных сварах
жена бывает неправа,
об этом позже в мемуарах
скорбит прозревшая вдова.

Если рвется глубокая связь,
боль разрыва врачуется солью.
Хорошо расставаться,смеясь -
над собой,над разлукой,над болью.

Если б не был Создатель наш связан
милосердием,словно веревкой,
Вечный Жид мог быть жутко наказан
сочетанием с Вечной Жидовкой.

Разве слышит ухо,видит глаз
этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают нас
круче и умелей чем Прокруст.

Жалко бабу,когда счастье губя,
добиваясь верховодства оплошно,
подминает мужика под себя,
и становится ей скучно и тошно.