Айя Субботина - Малышка (СИ)

Рэм выгибает бровь и медленно, даже не скрывая умысла, стаскивает футболку и бросает ее через плечо.

— В программу включен стриптиз? — Я снимаю поддерживающие волосы солнцезащитные очки и многозначительно грызу кончик «ушка».

— Ты же просила секс на пляже? — Он очень убедителен, делая вид, будто мои слова можно было истолковать лишь в таком ключе.

— А клубника где? — недовольно жмурюсь я и, не дожидаясь ответа, роняя голову в песок.

— Ладно, лентяйка, наслаждайся пляжем, — ворчит мой Цербер и топает в сторону бунгало.

Мне кажется, я успеваю задремать под мерный шум рыжего, в свете закатного солнца прибоя, когда Рэм появляется снова, но на этот раз с переброшенным через плечо покрывалом и корзинкой. Я сладко зеваю, потягиваюсь и не делаю ровным счетом ничего, чтобы помочь мужу оформить наш романтический ужин. Сегодня хочу быть беззаботной капризной принцессой, хочу наслаждаться его мужской опекой, сегодня я хочу быть Ариэль, которая, победив злую Морскую ведьму, получила своего Эрика.

Странно, что Рэм, который вообще не дружит с готовкой, даже вполне сносно нарезал фрукты, и смешал приличный коктейль в шейкере. Он протягивает мне бокал, и я с наслаждением впиваюсь взглядом в обручальное кольцо на его пальце. Собственница во мне никогда не перестанет радоваться этой метке моего единоличного владения этим непокорным монстром.

— Не уверен, что хотел бы тебя сегодня пьяной, — посмеивается Рэм, когда я совсем не по девичьи, одним махом выпиваю весь коктейль из бокала и с невинной улыбкой тянусь за новой порцией. — Спать ты не будешь, Бон-Бон.

— И в мыслях не было, — говорю я, чувствуя полное и безоговорочное расслабление.

Нет, спать я, конечно, буду, но не сегодня, а все те дни, которые мы проведем на острове, наслаждаясь друг другом в любое время суток. Возможно, кто-то скажет, что я расклеилась — и что с того, даже если и так? Что плохого в том, чтобы любить до остатка? Что плохого в том, чтобы в ответ на такую пришибленную любовь получать такой же шквал эмоций? Тем более от толстокожего мужчины, который, кажется, знает миллион способов выразить иронию и цинизм, и лишь несколько, чтобы сказать, как я ему дорога.

— Напьюсь и буду творить чудеса, — обещаю я, прекрасно понимая, что нарываюсь. — Буду бегать голая по пляжу и танцевать ритуальные танцы вокруг костра.

— Так бы сразу и сказала, — расплывается в улыбке муж и подливает еще немного в моей бокал.

Болтаю его в руке, наслаждаясь постукиванием кусочков льда о стенки. Мне бы хотелось верить, что Рэм предусмотрел и это, но я почти уверена, что лед он взял в холодильнике. Ну и черт с ним? Я без ума от не идеальности своего Цербера, и не хочу менять в нем совсем ничего. Он — моя коллекционная китайская пиала для чая: хорош и уникален не тем, что снаружи, а трещинками на эмали внутри.

— О чем ты думаешь? — мягко, но настойчиво вынимая бокал из моих пальцев, спрашивает Рэм.

— О том, что ты моя чайная пиала. — Я поддаюсь попытке перевернуть меня на лопатки. Хорошо, что Рэм принес покрывало, потому что песок — это, конечно, хорошо, но только когда его не так много.

— Что за идиотская метафора, Бон-Бон? — он перебирается на меня сверху и недвусмысленно тянется к пуговицам на шортах. И я даже поднимаю бедра, давая себя раздеть. — Не помню, чтобы соглашался на смену прозвища.

— Оно же тебе никогда не нравилось, — посмеиваясь я, хоть после того, как пальцы мужа начали поглаживать внутренность моих бедер, это с каждой минутой все сложнее.

— Мне много чего сперва не нравилось, малышка. В особенности одна разбалованная девчонка в моей постели, которая не давала нормально спать.

Я позволяю себе окунуться в прошлое, вспомнить те дни, когда была уверена, что этот мужчина — самый невыносимый, больной эгоист и грубиян на свете. И что сейчас? Он все тот же невыносимый эгоист и грубиян, но, кажется, именно за это я в него и влюбилась.

Я поднимаю руки, поглаживаю кончиками пальцев дневную щетину на подбородке мужа. Невыносимо хочется потереться о нее щекой, насладиться этой брутальной шероховатостью. Но в голове почему-то снова и снова мелькают и та авария, и образ Рэма с окровавленным виском. И в груди щемит: до боли, до надрыва.

— Что такое, Бон-Бон? — обеспокоенно спрашивает Цербер.

— Я бы не смогла жить без тебя, — говорят мои губы, хоть на самом деле говорит мое сердце. — Все говорят, что мужчинам нельзя говорить, что любишь их сильнее всего на свете, но ведь мы с тобой не совсем нормальный люди? — Дожидаюсь его утвердительного кивка и продолжаю. — Ты значишь для меня больше, чем все остальные люди на всем белом свете, Цербер. Я за тобой в огонь пойду, и по канату над пропастью, и на край света, и на Марс полечу. И не важно: сейчас, завтра или когда нам будет по сто лет. Видишь, я вся перед тобой. Какая есть. Совсем не идеальная, не милая и пушистая.

Муж сглатывает, и я тянусь, чтобы оставить невесомый поцелуй на его шее, ровно в том месте, где чуть-чуть выпирает край кадыка.

— Не нужна мне милая и пушистая, Бон-Бон. Надеюсь, ты останешься оторвой и на Марсе.

Для кого-то эти слова прозвучали бы грубо, а я готова попросить жизнь включать повтор раз сто. Ни разу не сомневалась, что мой Цербер никогда не оскорбит меня ванильными банальностями.

Когда Рэм стаскивает с меня футболку и видит, что под ней я совершенно голая, из его горла вырывается раскаленный вздох. Не знаю, смеяться мне от счастья, что делаю с ним все это, или рыдать, потому что муж, похоже, намерен измотать меня до состояния безвольной медузы, которая должна быть благодарна уже за то, что ей вообще разрешили существовать, а не превратили в паразита на восьми кубиках идеального пресса. И все же я стону, потому что Рэм, вместо того, чтобы перейти к решительным действиям, зарывается пальцами мне в волосы и начинает массировать голову, успокаивая и расслабляя. Не уверена, что меня надолго хватить терпеть эти эмоциональные качели: от накала высшей степени до полного релакса, словно в СПА-салоне.

— Я тебя точно убью, если не перестанешь делать это со мной, — угрожаю я, когда муж из фазы нежностей вдруг переключается на грубые, почти болезненные покусывания моего плеча.

— Убьешь? — посмеивается он, не делая ровным счетом ничего интимного, но я почти готова распасться на облачка шизанутых бабочек.

— Точно убью, — не сдаюсь я, ведь теперь его рука скользит ниже, накрывает грудь и почти невесомо перекатывает по шершавой поверхности тугой, болезненно чувствительный камешек соска.

Я вытягиваюсь в струну, совершенно бесконтрольно колочу пятками по песку, и Рэм меняет позу: понятия не имею, как ему это удается, но буквально за секунду он уже на мне и плотно держит коленями мои сжатые ноги. Брыкаюсь, шиплю, как пойманная за хвост змейка, но в то же время наслаждаюсь ощущением покорности, которые дарит этот собственник. Еще не случился даже наш первый раз, но я знаю, что обязательно хочу взять его сверху, хочу, чтобы и Рэм тоже почувствовал непередаваемое ощущение плена, в котором мучитель стремиться лишь к одному — заставить жертву просить не о пощаде, а о продолжении пытки.