Майя Шаповалова - Граница. Таежный роман. Солдаты

— Не будет у тебя дома, Рыжеев, — вдруг сказал Голощекин. — Видишь, какое дело… Ни рядом с отцовским, ни вдали от него. У тебя вообще со своим домом вряд ли чего получится. С казенным только. Восемь лет в бараке просидишь. За колючей проволокой. Разве что с лесоповала бревна повезешь. О «Яве» и «Панонии» я и не говорю. Забудь.

У Рыжеева вытянулось лицо. Капитан сейчас был похож на старую темноликую цыганку, чей гортанный торопливый голос вещает всякие ужасы про ближайшее и отдаленное будущее.

— А у тебя, — продолжал тем временем Голощекин, пристально глядя в узкие глаза Суютдинова, — в тюрьме вместо красавицы узбечки будет амбал вот с такой… — Голощекин запнулся и уточнил, не поленившись показать, — …мордой! Не будет у тебя ни семьи, ни восьмерых детей. И косички своих дочек ты никогда не увидишь.

Суютдинов попытался сохранить достоинство.

— Почему это? — хмуро спросил он.

— Так ведь не будет у тебя детей, Суютдинов. Ни сыновей, ни дочек. Откуда ж косички? — Капитан пожал плечами, словно удивляясь непонятливости рядового, и улыбнулся виновато: мол, извини, старик, за правду.

— Да почему ж не будет-то, товарищ капитан?

Голощекин вмиг согнал улыбку с лица и отчеканил, отделяя слова друг от друга:

— А потому. Что. От амбала. Дочки. Не родятся. — Он повернулся к Жигулину и сказал проникновенно: — Отца без тебя похоронят. Не дождется тебя батя.

Жигулин побледнел.

— Но это, Жигулин, полбеды, — продолжал Голощекин печально. — Беда в том, что это ты будешь виноват в его смерти. Нет, конечно, не прямо, но косвенно. И все, все будут об этом знать.

— Товарищ капитан… — Голос у Жигулина задрожал.

— Что — товарищ капитан? Не выдержит отец, когда узнает, что сына в тюрьму посадили. Помрет в тот же день. А так, глядишь, и дождался бы, погодил помирать-то. Так что, Жигулин, как ни крути, а ты в его смерти виноват будешь. Знаешь, каково потом всю жизнь с таким грузом?

— За что вы так, товарищ капитан? — тихо спросил Жигулин.

Голощекин не ответил. Лицо его было печально: вот ведь напасть какая, вроде парень-то хороший, а собственного отца в гроб вогнал. Неожиданно капитан поднял голову и задумчиво посмотрел на Степочкина. Потом задумчивость сменилась откровенной жалостью, и капитан вздохнул:

— Все идет к тому, что не дождется тебя невеста, рядовой Степочкин. He-а, не дождется… Выйдет замуж за прыщавого соседа. Ты этого, конечно, не переживешь и сбежишь из тюрьмы. А тебя поймают. И добавят еще три года. Восемь плюс три — одиннадцать. За одиннадцать лет, что ты проведешь на нарах, твоя невеста успеет три раза замуж выйти. Изменится, конечно, сильно твоя Катерина… Но не так сильно, как ты, Степочкин. Так что, когда вернешься, худой и страшный, она тебя не узнает, мимо пройдет.

Степочкин подавленно молчал.

— Да за что нас в тюрьму-то? — спросил Умаров, решив не дожидаться, пока капитан распишет мрачными красками и его будущее.

— Как — за что? — Голощекин изумленно выпучил глаза. — А вы разве не поняли? Ну, я-то вас за умных держал, думал — сообразите. Ладно, тогда прямым текстом скажу. За Васютина вы сядете, бойцы! За человека, которому из-за вас жизнь опротивела! За человека, который предпочел грудь себе пулей разворотить, чтоб не жить в таком унижении!

Он отвернулся. Достал папиросы, закурил. Теперь следовало помолчать. Пусть осознают, проникнутся. Минут пять им хватит. Голощекин посмотрел на здание казармы: там, возле приоткрытого окна, стоял сержант Братеев. Заметив взгляд капитана, Братеев улыбнулся и кивнул.

— Так это что? — почти прошептал Степочкин. — Нас это чего теперь — всех в тюрьму?

— На восемь лет, — кивнул капитан. — А может, и больше. Как там решат.

— Мы, что ли, его заставили стреляться? — пробормотал Рыжеев. — Сам он.

— Ну да, — ухмыльнулся Голощекин. — Сам. От скуки, наверно. Чем бы, думал, заняться? Дай, думал, постреляюсь, авось повеселее будет. Вы тут про девчонок травите, про мотоцикл — какой лучше взять, а ему, Васютину, сейчас ой как весело! Значит, так. — Капитан строго оглядел солдат. — На похороны его родители приедут…

— Какие похороны? — уже откровенно перепугавшись, воскликнул Степочкин. — Он что, разве помер?

— Нет еще. Но может умереть в любую минуту. Марина Андреевна говорит, состояние критическое.

— А что же теперь делать? — растерянно спросил Жигулин.

Вот и все. Можно подписывать акт о безоговорочной капитуляции.

Голощекин сделал еще несколько глубоких затяжек, чтобы подчеркнуть обуревающие его раздумья, неспешно затушил окурок о ствол старой сосны, бросил на землю и еще некоторое время давил подошвой сапога.

— Ладно, — произнес он наконец. — Подумаем, что можно сделать. Жалко мне вас, бойцы. Почти два года вместе оттрубили. — Капитан оглядел солдат. — Ну чего приуныли? Все у вас будет: и жены — умницы-красавицы, и дочки с косичками. Рыжеев построит свой дом, мотоцикл себе купит. У Жигулина отец, будем надеяться, поправится. Но! — Он поднял указательный палец. — Последний раз вас отмазываю! Чтоб больше никаких ЧП, ясно? С Мариной поговорю, перед полковником за вас слово замолвлю. Ох и зол же на вас полковник! Ладно. С Васютиным тоже поговорю. Выкарабкается — простит вас. Он парень хороший, Васютин-то, не злопамятный. Боец из него никудышный, знаю. Ну так вы ему помогите. Все понятно? — Голощекин хлопнул Рыжеева по плечу: — Ну чего стоишь как накрахмаленный? Вольно!

Капитан нагнулся и почесал волчонка за ушами. Тот отпрянул, еще теснее прижавшись к ногам Суютдинова.

— Пугливый какой, — сказал Голощекин. — Пропадет.

Он направился к казарме.

— Товарищ капитан! — окликнул его Степочкин. — Разрешите обратиться?

— Ну? — Голощекин обернулся.

— А как же я?

— В каком смысле?

— Ну… Как приговор читать, так там я вместе со всеми. А как оправдывать — вы про меня ни слова.

— Серьезно? — Голощекин деланно удивился. — Действительно, получается так… Что ж мне с тобой делать? Надо как-то исправлять положение, да, Степочкин? — Он отвернулся и крикнул: — Сержант! Зови гостей!

Когда Степочкин еще учился в школе, к ним в город приехала съемочная группа. Снимали кино про войну. Главную роль играла известная артистка, и Степочкин вместе с другими ребятами после занятий бегал смотреть на съемки. Артистка играла партизанку — на ней все время был какой-то старый балахон, волосы она собирала в пучок и оттого казалась намного старше, чем на афише кинотеатра — там уже вторую неделю шел фильм с ее участием. А потом Степочкин увидел ее на улице. Она шла в компании двух мужчин и женщины, на ней было ярко-синее короткое пальто с широкими, как у клоуна, рукавами и большими пуговицами. Светлые волосы, замысловато уложенные высокой башенкой, покрывала совершенно прозрачная голубоватая косынка с золотыми искорками. Степочкин тогда испытал странное ощущение: он стоял на знакомой улице, видел знакомые дома, но все это вдруг стало каким-то нереальным, будто декорации к фильму.