Джорджия Ле Карр - Обнаженный (ЛП)

— И в один прекрасный день, — говорю ей я, — проснусь, и болезнь уйдет. А пока... ты должна мне 42 дня, Лана.

Она закрывает глаза и опускает голову.

— Назови свою цену, — резко требую я.

Она моментально поднимает глаза.

— Нет, — говорит она очень сильно и уверенно. — Ты не должен платить мне снова. Я завершу контракт.

— Хорошо, вернемся к бизнесу, — мимоходом замечаю я и сразу же отворачиваюсь. Я не могу позволить ей видеть, насколько я ликую от ее капитуляции. Мне с трудом вериться, что я смог выиграть так легко. В моей голове совершается явно какой победный кульбит, пока я обхожу вокруг стола, и сажусь за него.

Глава 2.

Я сажусь в черное вращающееся кресло и открываю папку, лежащую передо мной.

— Итак, ты создаешь бизнес?

Она опускается в одно из кресел, стоящее напротив и рассказывает, что она и Билли решили начать свой бизнес. Я задаю соответствующие вопросы, но мои мысли находятся явно не здесь, где-то далеко, и мне совершенно не интересуют ее бизнес-план.

— Это напомнило мне твою маму. Как она?

К моему удивлению, ее лицо искажается от боли. Секунды стоит напряженная тишина.

— Она умерла.

Я подаюсь вперед, прищуриваясь от шока.

— Я думал, что лечение помогло.

— Лечение подействовало, — она с трудом выговаривает слова. — Автомобиль. Сбита машиной, водитель убежал.

— Я сожалею. Мне жаль это слышать, Лана, — и мне действительно очень жаль. Она была хорошей женщиной и нравилась мне.

Она быстро моргает, пытаясь остановиться. Но, Боже мой, у нее начинают литься слезы. Она вскакивает, я тут же поднимаюсь. Моментально, она выбрасывает руку вперед, останавливая меня, и чуть ли не бегом направляется к двери. Мгновенно моя ненависть испаряется, и все желание причинить ей боль рассыпается в пыль, я хочу помочь облегчить ее потерю, заключить в свои объятья и защитить. Я оказываюсь рядом и хватаю ее за руку. Она пытается освободиться от меня, но я только усиливаю хватку.

— Там есть мой личный туалет, — говорю я тихо, быстро открываю дверь и веду ее по коридору. Краем глаза я вижу, как слезы текут по ее щекам. Я открываю дверь в туалет, и она бросается внутрь, дверь закрывается прямо перед моим лицом.

Я стою, тупо смотря на эту чертову дверь, а затем слышу ее плач. Плач по своей матери. Поднимаю руку, чтобы толкнуть ее и войти внутрь, но понимаю, что не могу, поэтому делаю несколько шагов назад. И прислоняюсь к стене. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так рыдал. Я происхожу из семьи, где не принято выражать эмоции, особенно скорбь, которая так же тщательно контролируется, и проявляется в виде изящного жеста, поднесения носового платка к уголкам глаз. Когда умер дедушка, моя бабушка пила чай, и ей сообщили в тот момент, когда она подносила чашку к губам, она даже не остановила свое действие. Только сделав глоток чая, она произнесла: «Боже мой!» На похоронах никто, ни единственный человек, не пролил ни единой слезинки.

Не один раз я все же подхожу к двери, готовый войти во внутрь. Я хочу войти, но не могу, мои ноги отказываются входить в эту дверь. Во всяком случае, мне понятно, что она точно не хочет меня видеть, и очутись я там, будет небезопасно для меня самого. За несколько минут, проведенных в ее обществе, я уже чувствую себя полностью сбитым с толку и потерявшим весь здравый смысл. Какая-то женщина появляется в конце коридора, по-видимому, направляясь в туалет. Она несколько раз поглядывает на меня, и я рыкаю на нее. Да, это правда, я рычу.

Она разворачивается на сто восемьдесят градусов и убегает. Я смотрю на часы, прошло пять минут. Плач превратился в затяжные рыдания. Я по-прежнему стою у стены, сжимая кулаки в карманах брюк. Она скоро придет в себя. Внезапно рыдания резко прекращаются. Я подхожу к двери, которая слишком тонкая и поэтому слышу, как начинает литься вода из крана. Я делаю шаг в сторону и встаю, опять прислонившись спиной к стене, в нескольких шагах от двери, уставившись в пол. За этот прошедший год я словно умер внутри, сейчас же все мысли, желания и эмоции, словно проснулись и пытаются выхлестнуться из меня. Но все они выглядят какими-то странными, покрытыми грязью, словно когда уходит прилив, оставляя после себя мусор и тину, принесшую морем. Дверь открывается. Она выходит, ее блузка застегнута до верха шеи, глаза опущены. Она не хочет встречаться со мной взглядом.

— Ты в порядке?

Она кивает.

— Том отвезет тебя домой.

Очень медленно она поднимает на меня глаза, ресницы влажные от слез и слипаются, но она смотрит на меня в упор. Они соответствуют ее голосу. Высокому, ничем не сдерживаемого.

— Нет, — говорит она. — Давай закончим это кредитное дело.

Если бы она врезала мне пощечину, мне было бы гораздо лучше, чем сейчас.

Мы возвращаемся в кабинет.

Я опять сажусь за стол.

— Baby Sorab? – говорю я, просматривая ее анкету.

И что я вижу, у меня стынет кровь в жилах. Ее лицо не выражает ни единую эмоцию и полностью отчужденное. Как она может минутой раньше так рыдать, убиваясь по своей матери, и сейчас сидеть напротив меня с таким отсутствующим видом. Она небрежно пожимает плечами.

— Да. Мы думаем, что это хорошее название для нашего бизнеса.

— Почему детская одежда? — кажется любопытным, что две такие молодые девушки начинают такой бизнес.

— Билли всегда отличалась хорошим чувством цвета. Она может взять красный и розовый, соединить их вместе и сделать божественную вещь, и так, как у Билли ребенок, то в этом году мы решили сделать детскую одежду?

— У Билли есть ребенок? — хмурюсь я, для меня это полная неожиданность, я почему-то всегда думал, что она лесбиянка. И потом вдруг до меня доходит. Ну, конечно. Именно так и принято у них делать. Молодые девчонки рожают ребенка и начинают свои «отношения» с правительством, выделяющим им квартиру и получая при этом доход на ребенка в ближайшие восемнадцать лет!

— Да, красивый мальчик, — говорит она, и вдруг я нутром чую, ее ложь. Она говорит что-то еще, я отвечаю, но это всего лишь глупый спектакль. Я теряю всяческий интерес продолжать расспросы.

— Окэй, — говорю я.

— Окэй что?

— Вы получите кредит.

— Просто вот так?

— Есть одно условие.

Она становится очень спокойной и собранной.

— Ты не получишь деньги в течение следующих 42 дней.

— Почему?

— Потому что, — тихо отвечаю я, — в последующие 42 дня ты будешь существовать исключительно для моего удовольствия. Я планирую насытиться твоим телом до предела.

— Ты собираешься поселить меня снова в каких-то апартаментах?

— Не в каких-то апартаментах, а в тех же самых, в которых ты жила.

Она выпрямляется и смотрит мне прямо в глаза. У нее тоже появляется ряд условий, она хочет, чтобы малыш Билли оставался в квартире четыре ночи в неделю. И еще она хочет, чтобы Билли и Джек, которого она называет своим братом, но я, блядь, прекрасно знаю, что он любит ее, тоже могли посещать ее в апартаментах. Мне не нравится ее требования, но я соглашаюсь с ними сейчас. Нет ничего из-за чего бы я не получил ее назад. Ребенок, конечно, может раздражать меня, но я не плохо отношусь к Билли. Джек представляет из себя другую проблему, но я разберусь с ним со временем.