Андрей Громыко - Памятное. Испытание временем. Книга 2

Потому и движутся дела «мемуарные» иногда черепашьим шагом. Заметки эти, кажется, писал чуть ли не всю жизнь, а вот дошло дело до того, чтобы собрать все воедино, и снова надо писать и править.

Затруднения возникают самые неожиданные, даже в такие моменты, когда все, кажется, идет гладко. Но вдруг чувствуешь, что «черепаха» совсем останавливается. Вот и кажется, что нет искусства более трудоемкого, более точно отражающего жизнь людей, историю народов и часто едва улавливаемого, более далекого от человека и вместе с тем более близкого к нему, чем искусство слова.

Вы, уважаемый читатель, вероятно, ждете ответа на вопрос: «Как же это так получилось, что автор этой книги, родившийся где-то в стороне от дороги из Киева в Москву, под городом Гомелем, как этот автор стал тем, кем является сейчас?»

Да, автор родился в небольшой деревне, где во второй половине зимы крестьяне уже ходили по соседям и одалживали горстку проса или гречихи, ржи или овса. Всего и всегда в такую пору не хватало. Селяне жили впроголодь, а потому и начинали просить взаймы друг у друга, взаимно один другого выручая.

В нашей деревне и было-то два-три дома, где хлеба хватало на всю зиму. Не могли похвастаться тем, что их положение лучше, и соседние деревни и села. Поэтому и случалось часто, что мужчины уходили на зиму в отхожий промысел, а по весне возвращались домой – к детям, женам, семьям, своей земле. Было ее немного, но и она, как потеплеет, ждала пахаря. Корни у всех прорастали здесь. Так что вырвать их и уехать куда глаза глядят, лишь бы подальше, не получалось. Бывало и так, что от нужды человек убегает, а она его обгоняет и как бы говорит:

– Нет, друг мой, стой, ты мне нужен!

Помню, брат моего отца Иван как-то на зиму уехал на завод в Мариуполь, проработал там несколько месяцев. Но специальности не приобрел, не стал квалифицированным рабочим, да так и вернулся домой без особого заработка. Остаться там оказалось невозможным. Как же он мог бы где-то существовать, если семья у него жила в деревне? Хотя и не ахти какой, но все же есть здесь очаг, у которого жили и отцы и дети.

Меня часто спрашивают: «Что вас подняло?..» Причем обычно этот вопрос задают с подтекстом, так, будто знают то, чего я сам не знаю: вы, мол, с пеленок готовились стать на путь большой политики. Нет, ничего подобного, конечно, не было. Пеленки-то я знал, а о большой политике не имел никакого представления.

Но какое-то объяснение все же напрашивается.

Конечно, бывают случайности. Наверно – и я готов это признать, – у меня они тоже были. Случайно я попал в научное учреждение, где начал заниматься вместе с другими разработкой экономических проблем, а потом случайно в 1939 году меня вызвали в Центральный комитет партии для разговора о возможности поехать на заграничную работу.

Или, может быть, не случайно? Если бы я в какой-то мере не был подготовлен, наверно, меня никто бы и не вызывал. Ведь этому визиту предшествовали многолетнее учение, известная закалка в труде. Причем с этим всегда была связана привычка стараться как-то обдумывать свои шаги. Все это в условиях нелегких, когда единственным моим советчиком был я сам.

Тогда-то, летом 1917 года, перед самой Октябрьской революцией, мне довелось увидеть в первый и последний раз в жизни нашего бывшего помещика. Фамилия его была Ивановский. Видел я, как он шел по селу с женой и дочкой: сам – в лакированных сапогах, на жене и дочери – красивые платья, одеты они были по-городскому. Стоял чудесный солнечный день. Гурьбой за ними шли мы, босоногие мальчишки. Украдкой, стеснительно поглядывали на них взрослые. Сели господа в какую-то бричку, и она куда-то укатила.

С тех пор их как ветром сдуло. В Старых Громыках они больше не появлялись. Либо их жизнь затерла где-то в нашей стране, либо уехали за границу, на Запад, подобно тысячам таких же, как они. Помещичью землю – сто десятин – наши крестьяне давно уже разделили между собой. А я думал: «Куда же подевались господа?»

Раздумья о жизни или что-то похожее на это начались еще в детстве. В них было много незрелого, даже сумбурного, но они были.

Представьте себе картину. Сидит мальчуган лет девяти-десяти и смотрит в окно. Мать и отец еще в поле. Правда, частенько в то время я тоже бывал с ними вместе. Но случалось, меня оставляли дома, чтобы приглядывать за младшими, да еще и ужин приготовить. И вот, когда сделаешь все, сядешь у окна, думаешь:

«Вот и я постепенно, но все-таки становлюсь взрослым».

А потом мысленно себя спрашиваю:

«Что же это значит – быть взрослым?»

И сам себе отвечаю:

«Это значит, надо уже учиться самому зарабатывать для семьи и для себя».

Таким оказался вывод из раздумий, и он у меня из головы не выходил. Учиться работать, работать и работать…

В ту пору мне все чаще удавалось доставать различную литературу. Было это уже после революции. На селе сначала появились брошюры. Вместе со сверстниками я стал их почитывать, потом и книги пошли. Особенно мне нравилось читать описания жизни революционеров.

У нас, ребят из села, был, можно сказать, в ту пору какой-то взрыв добрых чувств по отношению к городским рабочим. Как импонировала их организованность! Ведь это в основном они, рабочие, пролетариат, совершили революцию. Ведь если бы они не действовали организованно, то, наверно, люди ничего бы сделать не могли ни с этими усатыми урядниками, ни со становыми приставами, которые очень уж любили разъезжать по деревням почему-то непременно с колокольчиками на дуге.

Именно в ту пору мы, сельские мальчишки, и начали обмениваться своими мечтами, а в мыслях рождались самые отчаянные проекты. Один говорил, что готов поехать в другие страны и поднимать народы на революцию. Другой придумывал иные способы борьбы с императорами, королями, буржуями и помещиками, с любыми угнетателями народа.

Шли годы. Дети становились отроками, отроки – юношами. Наиболее пытливые и деятельные стали превращать свои мечты в реальность. Большинство из нас рассуждало так: раз рабочие могут вести борьбу против богачей и эксплуататоров, то почему бы и крестьянам не приобщиться к этим рабочим, не стать тоже рабочими? Ведь они будут это только приветствовать. Некоторые мальчишки так и делали, уходили в город, чтобы стать рабочими. Кто устраивался на работу в городе, а кто возвращался в свои пенаты.

Был у меня близкий товарищ Вася. Потом его называли Василием Семеновичем, конечно же Громыко. После долгих обсуждений я и сговорился с ним: мы постараемся убедить своих родителей отпустить нас и попробуем поступить на какую-нибудь фабрику или какой-нибудь завод. Мы полагали, что наверняка найдем такую фабрику или такой завод, если пойдем в восточном или юго-восточном направлении. А тут еще по селу прошел слух, что где-то в одном из ближайших городков, не то в Клинцах, не то в Новозыбкове – теперь они в Брянской области – требуются фабричные рабочие. Толком никто не знал, где эта фабрика, что это за завод.