Антон Чехов - Чайка

Треплев.Надолго к нам?

Тригорин.Нет, завтра же думаю в Москву. Надо. Тороплюсь кончить повесть, и затем еще обещал дать что-нибудь в сборник. Одним словом — старая история.

Пока они разговаривают, Аркадина и Полина Андреевна ставят среди комнаты ломберный стол и раскрывают его; Шамраев зажигает свечи, ставит стулья. Достают из шкапа лото.

Погода встретила меня неласково. Ветер жестокий. Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу. Кстати, надо осмотреть сад и то место, где — помните? — играли вашу пьесу. У меня созрел мотив, надо только возобновить в памяти место действия.

Маша (отцу). Папа, позволь мужу взять лошадь! Ему нужно домой.

Шамраев (дразнит). Лошадь… домой… (Строго.) Сама видела: сейчас посылали на станцию. Не гонять же опять.

Маша.Но ведь есть другие лошади… (Видя, что отец молчит, машет рукой.) С вами связываться…

Медведенко.Я, Маша, пешком пойду. Право…

Полина Андреевна (вздохнув). Пешком, в такую погоду… (Садится за ломберный стол.) Пожалуйте, господа.

Медведенко.Ведь всего только шесть верст… Прощай… (Целует жене руку.) Прощайте, мамаша.

Теща нехотя протягивает ему для поцелуя руку.

Я бы никого не беспокоил, но ребеночек… (Кланяется всем.) Прощайте… (Уходит; походка виноватая.)

Шамраев.Небось дойдет. Не генерал.

Полина Андреевна (стучит по столу). Пожалуйте, господа. Не будем терять времени, а то скоро ужинать позовут.

Шамраев, Маша и Дорн садятся за стол.

Аркадина (Тригорину). Когда наступают длинные осенние вечера, здесь играют в лото. Вот взгляните: старинное лото, в которое еще играла с нами покойная мать, когда мы были детьми. Не хотите ли до ужина сыграть с нами партию? (Садится с Тригориным за стол.) Игра скучная, но если привыкнуть к ней, то ничего. (Сдает всем по три карты.)

Треплев (перелистывая журнал). Свою повесть прочел, а моей даже не разрезал. (Кладет журнал на письменный стол, потом направляется к левой двери; проходя мимо матери, целует ее в голову.)

Аркадина.А ты, Костя?

Треплев.Прости, что-то не хочется… Я пройдусь. (Уходит.)

Аркадина.Ставка — гривенник. Поставьте за меня, доктор.

Дорн.Слушаю-с.

Маша.Все поставили? Я начинаю… Двадцать два!

Аркадина.Есть.

Маша.Три!..

Дорн.Так-с.

Маша.Поставили три? Восемь! Восемьдесят один! Десять!

Шамраев.Не спеши.

Аркадина.Как меня в Харькове принимали, батюшки мои, до сих пор голова кружится!

Маша.Тридцать четыре!

За сценой играют меланхолический вальс.

Аркадина.Студенты овацию устроили… Три корзины, два венка и вот… (Снимает с груди брошь и бросает на стол.)

Шамраев.Да, это вещь…

Маша.Пятьдесят!..

Дорн.Ровно пятьдесят?

Аркадина.На мне был удивительный туалет… Что-что, а уж одеться я не дура.

Полина Андреевна.Костя играет. Тоскует, бедный.

Шамраев.В газетах бранят его очень.

Маша.Семьдесят семь!

Аркадина.Охота обращать внимание.

Тригорин.Ему не везет. Все никак не может попасть в свой настоящий тон. Что-то странное, неопределенное, порой даже похожее на бред. Ни одного живого лица.

Маша.Одиннадцать!

Аркадина (оглянувшись на Сорина). Петруша, тебе скучно?

Пауза.

Спит.

Дорн.Спит действительный статский советник.

Маша.Семь! Девяносто!

Тригорин.Если бы я жил в такой усадьбе, у озера, то разве я стал бы писать? Я поборол бы в себе эту страсть и только и делал бы, что удил рыбу.

Маша.Двадцать восемь!

Тригорин.Поймать ерша или окуня — это такое блаженство!

Дорн.А я верю в Константина Гаврилыча. Что-то есть! Что-то есть! Он мыслит образами, рассказы его красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Ирина Николаевна, вы рады, что у вас сын писатель?

Аркадина.Представьте, я еще не читала. Все некогда.

Маша.Двадцать шесть!

Треплевтихо входит и идет к своему столу.

Шамраев (Тригорину). А у нас, Борис Алексеевич, осталась ваша вещь.

Тригорин.Какая?

Шамраев.Как-то Константин Гаврилыч застрелил чайку, и вы поручили мне заказать из нее чучело.

Тригорин.Не помню. (Раздумывая.) Не помню!

Маша.Шестьдесят шесть! Один!

Треплев (распахивает окно, прислушивается). Как темно! Не понимаю, отчего я испытываю такое беспокойство.

Аркадина.Костя, закрой окно, а то дует.

Треплев закрывает окно.

Маша.Восемьдесят восемь!

Тригорин.У меня партия, господа.

Аркадина (весело). Браво! браво!

Шамраев.Браво!

Аркадина.Этому человеку всегда и везде везет. (Встает.) А теперь пойдемте закусить чего-нибудь. Наша знаменитость не обедала сегодня. После ужина будем продолжать. (Сыну.) Костя, оставь свои рукописи, пойдем есть.

Треплев.Не хочу, мама, я сыт.

Аркадина.Как знаешь. (Будит Сорина.) Петруша, ужинать! (Берет Шамраева под руку.) Я расскажу вам, как меня принимали в Харькове…

Полина Андреевна тушит на столе свечи, потом она и Дорн катят кресло. Все уходят в левую дверь; на сцене остается один Треплев за письменным столом.

Треплев (собирается писать; пробегает то, что уже написано). Я так много говорил о новых формах, а теперь чувствую, что сам мало-помалу сползаю к рутине. (Читает.) «Афиша на заборе гласила… Бледное лицо, обрамленное темными волосами…» Гласила, обрамленное… Это бездарно. (Зачеркивает.) Начну с того, как героя разбудил шум дождя, а остальное все вон. Описание лунного вечера длинно и изысканно. Тригорин выработал себе приемы, ему легко… У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе… Это мучительно.

Пауза.

Да, я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души.

Кто-то стучит в окно, ближайшее к столу.