Варлам Шаламов - Колымские тетради

Поднесу я к речке свечку,
И растает лед.
Больше мне, наверно, нечем
Удивить народ.

Это сделать очень просто,
Если захочу.
Лишь свеча бы с речку ростом,
Речка — со свечу.

Собаки бесшумно, как тени,
Мелькают на лунном снегу.
Седые ложатся олени,
Почуявшие пургу.

А вечер безоблачен, светел,
Но в сторону клонится дым,
И чуть ощутимый ветер
К ногам подползает моим.

И надо уже торопиться,
Защиту в ущелье искать.
Минута — и не пробиться
Сквозь снеговой каскад.

Все бьет, все слепит и воет,
Пронзительно свищут леса,
И близко над головою
Изорванные небеса

Упругая, ледяная
Идет ветровая стена.
А ты и на ощупь не знаешь —
Земля это или луна.

В оленьем мешке на память
Стихи читай и учи,
Пока ледяная заметь
Беснуется и кричит.

Пурга устает не скоро,
Внезапно замолкнет она.
И снова — тишайшие горы
И ласковая луна.

Из гор выползают собаки,
Олени в упряжку встают.
И в меховой рубахе
Подходит к саням каюр.

Скользи, оленья нарта,
Взлетай, хорей,
Метельной ночью марта.
Скорей, скорей, скорей!

Какие тут уж карты,
Какой компас,
Ремнем привязан к нарте,
И слезы льют из глаз.

Одна с другою схожи
Вершины гор.
Мы путь найти не можем,
Запутанный пургой

Вперед летит упряжка
В метельной тьме
Олени дышат тяжко,
Уже конец зиме.

Оленям все знакомо.
В пути лесном
Они везде — как дома,
Тайга — их дом.

Бежать устанут — лягут,
Не побегут,
А голодны — так ягель
Выроют в снегу

Карманы моей шубы
Набиты молоком,
Полны вчерашним супом —
Мороженым пайком.

Скользи, оленья нарта,
Морозной тьмой,
Бурлящей ночью марта,
Домой, домой, домой…

Все те же снега Аввакумова века.
Все та же раскольничья злая тайга,
Где днем и с огнем не найдешь человека,
Не то чтобы друга, а даже врага.

Спектральные цвета
Сверкают в лунном нимбе,
Земная красота
На небеса проникла.

Ее поднял мороз,
Тянущий к небу дымы
От труб печных до звезд
Ночных неудержимо.

И на седых кустах,
Недвижных точно в склепе,
Морозный тот хрусталь
Блестит великолепьем.

Зубчатый синий лед —
Модель речного плеска,
Его пурга метет
И ватой трет до блеска.

Лег иней на камнях,
Еще тепло хранящих,
Забыв о летних днях
Среди воды бурлящей.

Мы тоже, как они,
В серебряной одежде.
В лесу мы видим сны,
А не в лесу, так где же?

Из лиственниц жестких и голых,
Блистательных мерзлых кустов
Выходим к бревенчатой школе
Окошками на восток.

Внутри — застекленные двери,
Уроков идет тишина.
Слышны лишь скрипящие перья,
И тишина слышна.

Мы сядем за школьную парту,
Тетрадки ребят развернем,
Вот это, наверное, — нарта,
А это — высотный дом.

Дома городские рисуют,
Масштабы по-детски дают,
И даже у самых разумных
Заметно влияние юрт.

Они уточняют задачу,
На конус строенья свели.
Жилье — это юрта, значит,
Да здравствует реализм!

И дверь этой стройки высотной
До крыши, как в юрте, дошла.
Художник, взволнованный, потный,
Лежит поперек стола.

Так мы рисовали когда-то
Таинственный эвкалипт,
С детьми капитана Гранта
Входили в морской залив…

Вертится новешенький глобус,
Пробирки в штативе блестят…
Ребята, глядящие в оба,
Учительница ребят…

Классный журнал для отметок,
Бумаги целая десть…
Школа как школа. И в этом
Самое чудо и есть.

Не гляди, что слишком рано,
Все равно нам спать пора.
Завели басы бурана
И метели тенора.

От симфоний этих снежных,
Просвистевших уши мне,
Никогда не буду нежным,
Не доверюсь тишине.

Визг и шелест ближе, ближе.
Завивается снежок.
Это к нам идет на лыжах
Снеговой якутский бог.

Добрый вечер, бог метели,
Ты опять, как в прошлый раз,
Нас запрешь на две недели,
От лихих укроешь глаз.

Хлопья снега птичьей стаей
За тобою вслед летят
Визг метели нарастает,
И густеет снегопад.

Олений мех как будто мох
Набросан на зверей.
Такие шкуры кто бы мог
Поставить у дверей.

Запрячь их в легкий экипаж —
Нельзя уж легче быть,
Легко и ехать, и упасть,
И прямо к ангелам попасть —
Хранителям судьбы.

Куда спокойней самолет,
Брезентовый биплан.
С него не грохнешься на лед,
Пока пилот не пьян.

Каюр, привязывай меня!
Лечу! Мне все равно
Погибнуть где-нибудь в камнях
Предсказано давно.

Где же детское, пережитое,
Вываренное в щелоках.
То, чего теперь я не достоин,
По уши увязший в пустяках.

Матери моей благословенье.
Невеселые прощальные слова
Память принесла как дуновенье,
Как дыханье — будто ты жива…

Я тебе — любой прохожей,
Женщина, — махну рукой,
Только было бы похоже,
Что знакома ты с тоской.

Ты поймешь меня с намека
И заплачешь о своем,
О схороненном глубоко,
Неожиданно родном.

Только так, а не иначе,
А иначе закричу.
В горле судороги плача;
Целоваться не хочу.

Я сплю в постелях мертвецов
И вижу сны, как в детстве.
Не все ль равно, в конце концов,
В каком мне жить соседстве.

Любой мертвец меня умней,
Серьезней и беспечней.
И даже, кажется, честней,
Но только не сердечней.