Альберт Туссейн - Сонм сонетов 4

Над бытом, чей сон так труден.
Над бытом, чей день так скуден.
Чье солнце – тихоня-проказник —
чуть тлеет, безгрешно бездарное.

Любовь – это грозы мая,
цвет яблонь в ночном саду.
Любовь – это двери рая,
откроешь – и ты в аду.

Спешим мы влюбиться в ближнего…
И тут же хватаем лишнего…

Сонм сонетов слог усталый
сладкой лямкой вновь выводит.
Реет стяг любовный алый.
Смех с печалью хороводит.

Где же нивы? Куда ж ивы
с тайной грустью наклонились?
В мир беспечный и счастливый
слёзы радости пролились.

Я взлетаю, я парю
тройкой к солнцу на жар-птицах.
Знаю, верю, что сгорю,
растворюсь в любимых лицах.

Пусть на миг, но дам ответ.
Из души восстанет свет.

Пора любви! Любили вы?
Прекрасна и в убогом,
найди, открой, бери, веди
за сатаной иль богом!

Оковы льдов рвут реки,
когда к ним солнце льется.
Любовь моя навеки!
Живет! И сердцем бьется!

Пора любви! Любили вы?
Любить – не только право – великий долг!

Священный долг!
Любите!
Vita! Ave!

«Я к вам пишу – чего же…» менее
я от судьбы могу хотеть.
Ты вне пространства. Ты вне времени.
Мне не любить тебя, но петь.

И быть порою вне себя.
И грезить о тебе, далекой,
земной мечтою, но высокой.
Да оградит она тебя!

И замирать от мысли жуткой,
что где-то дышишь в стороне.
С душою нежной, доброй, чуткой…

Печальна наяву, во сне…
Ты чью-то страсть сражаешь шуткой.
И просто знаешь обо мне…

Луна без любви – так, планета…
Икруглая вся, как дура.
Летит пятаком-монетой
Январским морозным утром.

Яв небо ее забросил,
Лунатиком выйдя в поле.
Юлой раскрутив раз восемь,
Бродить отпустил на волю…

Луна возвращается поздно.
Юпитер зажег уж рассвет.
Ты глянь: ни орла и ни решки,

Ей-богу, на ней уже нет!
Безумство узрев здесь, не плачьте:
Явсе тут сказал, но иначе…

Соль сонета сон глубокий
скрытым смыслом навевает,
колыбельно подпевает
и наводит слог высокий.

Ночи взор глубокоокий,
жизни облик однобокий
розовеют. Развевает
утро ветер. Уповает

радость, съеденная молью,
от уродства отвернуться
и проснуться с новой болью…

Сладкой пыткой,
сладкой солью
дай ей бог не поперхнуться!

Сто сонетов возникли из пламени
моей юной души-страдалицы,
словно искры кремня о кремень,
словно лбом колокольным об стенку…

Разлетелись по свету
невидимо,
разметались
непонятым бисером.

Просверкали,
прожглись,

успокоились…
И вернулись
в реальное
пламя…

Ты уходишь, но я пою.
Бьет надеждою сердца прибой.
Ты уносишь любовь мою.
Значит, будет она с тобой?

На распутье судьбы стою
и не знаю, что делать с собой.
Ты уносишь тоску мою.
Значит, будет она с тобой?

Невозможные ливни ласк
отгремели, как грозы майские…
Почему же волнуется кровь,
нарастает в груди вал крутой?

Ты уносишь мою любовь.
Значит, будет она с тобой?

Не жена ты мне – посе́стра,
друг далеко близкий.
Не находишь себе места:
мир для тебя низкий.

И приходится сгибаться,
даже на колени
становиться, улыбаться
средь пыток-молений.

Потолок земной непрочен,
но горят Икары.
Час прорыва приурочен
ко дню смерти-славы.

Дай же руку, побратим!
Две души несильные,
разбежимся, полетим журавлями
в синее…

Гавайи поют петухами.
Швейцария мелодирует,
весело позвякивая
коровьими колокольчиками.

Грузия грезит
горними гармониями.
Латинская Америка – вся в переборах гитарных.

Родина вся в солоспівах
серебряных заливается
высоким-высоким жаворонком.

Россия славно солирует
своими соловьями.
Этот мир – Музыка!

Не гонишь и все же молчишь упорно.
Молчит и лицо твое славное.
«Молчание – золото» – это бесспорно,
но золото – самое ль главное?

Иль ты отозваться боишься дурно
иль в дурах, как в девках, остаться?
Проходит какое-то время и трудно
с молчаньем своим уж расстаться.

Молчи же! Молчи! Ведь чего еще проще!
И кротче так путь и короче.
Нам к цели идти: тебе ждать
преспокойно —
мне звать – положенье неравное…

«Молчание – золото» – это бесспорно,
но золото – самое ль главное?

Господи! Благодать-то какая!
Глаз моих не оторвать.
Господи! Благодать ты какая!
Жизнь за тебя бы отдать.

Ты вся сильная! Ты всесильная!
Перехвачено сердце туго
Песней сольною, сутью сильною
Уходящей подруги-друга.

Ты вся слабая. А не сломишь.
Ты вся-вся моя.
И не гонишь.

Ты та самая. На один лишь раз.
На единственный…
На последний…

Ты уходишь, так и не придя…
От волненья песни не допев,
побежал я, голову сломя,
шум веселый города презрев,

чтоб настичь ушедший вдруг напев,
чтоб постичь его – пусть даже не тебя.
Разве знал я, жалкий судия,
что сужу царицу королев?

Что ее святое появленье —
жизни пресной лебединый сказ,
где слова, как ветра дуновенье?