Кальман Миксат - Странный брак

Жига Бернат тут же заверил хозяина, что они вовек не забудут такого сердечного приема.

— Больше никогда не будете обходить моего дома?

— Никогда.

— Руку, ребята!

— Зайдем, дорогой дядюшка!

— А ну, клянитесь: «Пусть лопнут наши глаза, если мы не приедем!»

— Пусть лопнут, — повторил за ним Янош Бутлер.

— А на обратном пути тоже заглянете?

— Конечно.

— Ну и отлично. Рука благородного человека не то, что лапа Кипи (шимпанзе, так же как и все присутствующие, жевавший жареного поросенка, заворчал). Ну, ну, Кипи, не сердись. Готов признать, что и ты джентльмен!

Вино развязало языки, и студенты стали более словоохотливы. Один анекдот следовал за другим. Барон хохотал, держась обеими руками за свой большой живот. Порой он хватал рассказчика за пуговицу и спрашивал с беспокойством:

— Постой, постой, а не лучше бы Маришке выйти?

— Нет, нет, помилуй бог!

Такой ответ, казалось, даже огорчал барона, словно от этого анекдот терял свою остроту.

Анекдоты — что болотные цветы. Обычно они произрастают из грязи и тины. Но анекдоты патакских студентов выросли на другой почве: пищей для них явилось посещение университета канцлером Тугутом.

Рассказывают, что эрцгерцог Карл, намереваясь проследовать через Патак, выразил желание посмотреть на знаменитых патакскях студентов. «Я хотел бы, — сказал он Тугуту, — чтоб вы отдали соответствующее распоряжение». У барона Тугута язык не повернулся признаться, что, при всем своем могуществе, он не может заставить студентов выйти на улицу. Тогда он прибегнул к хитрости: послал в Пата к приказ, чтобы, когда прибудет в город сопровождаемый им эрцгерцог, ни один студент не смел показаться на улице. В результате на улицах выстроился весь университет, выползли даже тяжелобольные.

— Правда ли, что студенты при этом пели «Марсельезу?» — спросил священник.

— Разумеется, некоторые пели.

— А правда, что Тугут запретил студентам исполнять гимн?

— И это правда, но студенты придумали новый текст. Хотя он и лишен всякого смысла, зато не запрещен. И теперь его распевают повсюду на мотив «Марсельезы».

— Это и я не прочь бы послушать! — воскликнул уездный начальник.

— Ну что ж, мы с удовольствием споем, если прикажете.

— А Маришку не нужно выслать?

— Нет.

— Промочите-ка горло и начинайте. Мы вас слушаем.

И оба студента затянули на мотив «Марсельезы» некий бессмысленный набор слов.

Сковородка, кастрюля, каталка, Фрау Муттер, Фрау Муттер! Черпак, Крампапули, лимонад, чашка кофе, Пунш, яичница, сосиски кусок…

Студенты пели с таким воодушевлением, что, казалось, волосы у них стали искриться.

Шимпанзе тоже навострил уши; что касается мадам Малипо, то величественные и воодушевляющие звуки гимна вызвали у нее слезы.

— Боже мой, — воскликнула мадам Малипо, — какой восхитительный перевод!

Действительно, несмотря на полную бессмыслицу, этот «перевод» не только соответствовал ритму мелодии, но и в звуковом отношении подражал оригинальному французскому тексту. Боже, какой ритм! И пародия не смогла испортить его. Как он зажигает кровь! Это же вопль души взбунтовавшегося великана! Даже шимпанзе как-то заволновался; он торопливо и неловко пытался освободиться от повязанной на шее салфетки, словно собираясь ринуться на штурм Бастилии.

Глаза молодого священника заблестели, и, словно уступая какой-то неведомой силе, он сел к роялю, чтобы сыграть восхитительную мелодию Руже де Лилля.

— Да, такую музыку мог создать только солдат! — хвастался старый барон и даже прищелкнул пальцами. — А знаете, мадам Малипо, чего не хватает сейчас?

— Кофе?

— К черту кофе! Не хватает «Карманьолы»! Вы наверняка умеете отплясывать этот танец, мадам! — добавил он, смачно засмеявшись, и тут же принялся тихонько напевать: «Красотки наложили запрет…»

Мадам Малипо покраснела до корней волос и поспешно покинула столовую.

Ну разве можно было сердиться на старика? У этого веселого господина добродетели странным образом перемешивались с пороками. О нем, как и о деньгах императора Франца, никто не решился бы с уверенностью сказать, из серебра он сделан или из меди. В его натуре сочетались хитрость и наивность, жадность и щедрость, доброта и злость; только никто не знал, в какой пропорции наличествовало каждое из этих качеств. Поп, будучи ежедневным гостем в доме барона (он обучал баронессу музыке и другим изящным искусствам), хорошо знал старика и так характеризовал его: «Из барона вполне могли бы выйти два человека — святой епископ и нехристь-разбойник».

Что касается студентов, то им хозяин дома очень понравился, потому что, на их взгляд, в нем жил еще и третий человек — старый прожигатель жизни. И юноши почувствовали себя в его доме совершенно свободно, в особенности Жига Бернат, который после обеда решил даже слегка пофлиртовать. Он подсел к баронессе Маришке и попробовал завести с ней беседу. Поддерживать разговор всегда считалось в Венгрии неблагодарным занятием. Этим искусством не владели ни девушки, ни мужчины. Девушка, обладавшая красивыми глазами, предпочитала вести разговор с их помощью: она то поднимала, то вдруг потупляла их. Можно было и рассмеяться иногда, но так, чтобы не показать зубов, ибо это считалось неприличным. У мужчин в запасе были только две темы для разговора: о погоде и о том, «что вам сегодня приснилось?». Те остроумные диалоги, которые встречаются в романах, в действительности никогда не произносились. Они подобны деревьям на картинах Рафаэля, ведь таких деревьев природа тоже никогда не создавала!

Молодые люди вообще беседовали редко (девушка получала возможность вдоволь наговориться лишь по выходе замуж), и разговор между ними был донельзя примитивен, то и дело наступали длинные паузы, нарушаемые вопросами, вроде: «О чем вы сейчас думаете, мадемуазель?» А та, вздрогнув, отвечала: «Угадайте». — «Ах, боже мой, если бы я мог знать!»

Молодой человек держал пряжу, а барышня сматывала ее в клубок. Такое занятие было уже первым шагом на пути к вратам «серьезных намерений». Юноша держал пряжу и смотрел на девушку. Забавно!

Разве могли они болтать так много, как нынешняя молодежь?! Они не смели обмениваться мыслями, говорить вслух о своих идеалах. Особенно это касалось девушек. Эти маленькие хитрые создания притворялись такими простушками, что казались овечками, неспособными и воды замутить. Но, как бы там ни было, замуж они все же выходили.

Сам Дёри часто поучал дочь:

— Говори, моя дорогая, как можно меньше, а еще лучше — совсем ничего не говори. Если ты не скажешь чего-либо, о чем, на твой взгляд, следовало бы упомянуть, у тебя еще будет случай поговорить об этом. А вот если ты сболтнешь то, о чем следовало бы промолчать, тут уж ничем делу не поможешь.