Альфред Мюссе - Марго

Я прошу у читателя прощения за те ребячества, о которых рассказываю, но как могу я говорить о чем‑нибудь другом, если моя героиня — ребенок? Однажды г — жа Дорадур была приглашена на обед в соседнее поместье. Она взяла с собой Гастона и Марго. Они пробыли там довольно долго, и когда поехали домой, было уже совсем темно. Марго и ее крестная занимали заднее сиденье кареты; Гастон сидел на переднем, и так как рядом с ним никого не было, то он откинулся на подушку и ехал полу-* лежа. Светила полная луна, но в глубине кареты было темно, лишь изредка туда проникали лучи света. Постепенно разговор замер; хороший обед, легкая усталость, мрак, мягкое покачивание экипажа — все располагало наших путешественников ко сну. Первой задремала г — жа Дорадур, и, засыпая, она протянула ногу на переднюю скамейку, нимало не заботясь о том, беспокоит ли это Гастона. Было свежо; толстый плед, наброшенный на колени, одновременно закрывал и крестную и крестницу. Марго, забившись в уголок, сидела не шевелясь, однако она и не думала спать. Ей страшно хотелось узнать, спит ли Гастон. Ей казалось, что раз у нее глаза открыты, значит он тоже сидит с открытыми глазами. Она смотрела на него, не видя, и спрашивала себя, смотрит ли и он на нее. Когда бледный луч луны проникал в карету, она отваживалась тихонько кашлянуть. Молодой человек сидел неподвижно, и девочка не смела заговорить, боясь разбудить крестную. 11овернув голову, она посмотрела в окошко. Мысль о продолжительном путешествии так похожа на мысль о вечной любви, что при виде полей, освещенных луною, Марго тотчас же забыла, что едет в Онвиль. Опустив ресницы и глядя на пробегавшие мимо деревья, она вообразила, что едет с г — жой Дорадур и ее сыном в Швейцарию или в Италию. За этой мечтой, как и надо было ожидать, последовали другие — и до того сладостные, что она отдалась им всецело. Она увидела себя — не женой Гастона, нет, а его невестой, разъезжающей с ним по свету, любимой им и имеющей право его любить, — а в конце путешествия сияло счастье, это чудесное слово, которое она беспрестанно повторяла про себя и которое, к счастью для нее, она представляла так смутно. Чтобы было удобнее мечтать, она совсем закрыла глаза, задремала и бессознательным движением протянула ногу на подушку переднего сиденья, как это сделала. г — жа Дорадур. Случайно оказалось, что эта ножка, кстати сказать, отлично обутая и очень маленькая, попала как раз на руку Гастона. Гастон, видимо, ничего не заметил, но Марго тут же проснулась. Однако же она не сразу убрала ногу, только чуть — чуть отодвинула ее в сторону. Ее мечтанья так славно убаюкали ее, что даже пробуждение не вполне ее отрезвило. Разве нельзя протянуть ногу на сиденье, где спит ваш жених, если вы едете с ним в Швейцарию? Однако мало — помалу заблуждение рассеялось, и Марго начала понимать все легкомыслие своего поступка. «Заметил ли он? — спрашивала она себя. — Спит он или только делает вид, что спит? Если он заметил, то почему не убрал руку? А если спит, то как же это могло не разбудить его? Быть может, он так меня презирает, что даже не удостоил показать, что почувствовал прикосновение моей ноги… а может быть, это доставило ему удовольствие, и он только притворяется, что ничего не заметил, а сам ждет, чтобы я опять сделала то же… может быть, он думает, что я тоже сплю… Впрочем, это ведь не слишком приятно — чувствовать на своей руке чью‑то ногу, — разве только вы любите этого человека… Мой башмак мог запачкать его перчатку, ведь мы сегодня много ходили, но, может быть, он хочет показать, что не придает значения таким пустякам. Что бы он сказал, если бы я, опять сделала то же? Впрочем, он знает, что я никогда не посмею. А может быть, он догадался о моих колебаниях и ему нравится меня мучить?»

Размышляя таким образом, Марго тихонько, с величайшей» осторожностью, убрала свою маленькую ножку, которая при этом дрожала как лист, но так как было темно, она снова задела кончики пальцев молодого человека. Правда, это прикосновение было таким легким, что и сама Марго почти не успела его заметить, но сердце ее сильно забилось. Она сочла себя погибшей и вообразила, что совершила чудовищный проступок. «Что я наделала? — говорила она себе. — Что он подумает обо мне? Я не посмею теперь взглянуть ему в глаза. Ужасно было с моей стороны дотронуться до него уже и в первый раз, но теперь это гораздо хуже. Как смогу я доказать, что сделала это не нарочно? Молодые люди никогда ничему не верят. Он подымет меня на смех и расскажет всем, быть может даже крестной, а крестная расскажет моему отцу, и я не смогу больше показаться в нашей деревне. Куда же я денусь? Что со мной будет? Что бы я ни говорила в свое оправдание, несомненно одно — я дважды дотронулась до него, и, уж конечно, ни одна женщина не сделала бы ничего подобного. Теперь самое меньшее, что может со мной случиться, это — что мне придется уйти из их дома». При этой мысли Марго задрожала. Она долго придумывала, как бы ей оправдаться, и, наконец, решила завтра же написать Гастону длинное письмо, которое она намеревалась вручить ему тайком и в котором собиралась объяснить, что она нечаянно положила свою ногу на его руку, что она просит у него прощения и умоляет забыть о ее поступке. «Но что, если он не спит, — подумала она снова, — если он подозревает о моих чувствах? Если догадался о моей любви к нему? Что, если он первый подойдет ко мне завтра и заговорит о случившемся? Если скажет, что и он тоже любит меня? Если вдруг сделает мне предложение?..» В эту минуту карета остановилась. Гастон, добросовестно проспавший всю дорогу, проснулся, потягиваясь без особых церемоний, и не сразу сообразил, где он. При этом печальном открытии мечты Марго разлетелись как дым, и когда молодой человек, помогая ей выйти из кареты, предложил ей руку, — ту самую руку, к которой прикасалась ночью ее нога, — она ясно увидела, что все это время путешествовала в одиночестве.

Два неожиданных события — одно комическое, а другое серьезное— произошли почти одновременно. Однажды утром, когда Гастон на лужайке перед домом объезжал недавно купленную лошадь, к нему подошел какой‑то мальчуган, едва прикрытый лохмотьями, почти голый, и с решительным видом загородил ему дорогу. Это был Пьеро, маленький пастушонок. Г астон не узнал его и, думая, что мальчик просит милостыню, бросил ему в шапку несколько су. Пьеро спрятал деньги в карман, но, вместо того чтобы уйти, побежал за всадником и через несколько шагов опять встал перед ним. Гастон крикнул ему два или три раза, чтобы он отошел в сторону, но все было напрасно — Пьеро продолжал забегать вперед и становиться на дороге.

— Что тебе от меня нужно, чудак ты этакий? — спросил молодой человек. — Ты, видно, непременно хочешь попасть под лошадь?